Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Фейманское озеро велико, особенно в длину —семь километров. В нем имеется рыба. Драгоценностью его мутноватых вод являются угри. Страшно сказать, сколько стоят угри в магазине! На краю нашей полянки браконьер­ ская земляная печь для копчения угрей. Знать, враги рыболовных законов совершают дерзкие набеги на фейманские глубины. Перевернутые кверху дном лодки на жаре густо пахнут варом. Дивная гряда, подобная валу тянется парал­ лельно берегу, на ней сосны, а под ними земляника и малина. Можно ли лучше обставить земное летнее счастье?! Ибо лето - счастье. В декорации этого Эдема входят и шерохливые тростники - целый лес. По вершине его вертолетиками носятся стрекозы, синие, голубые - двукрылые эльфы лета. Еще неделька, и они начнут спариваться в полете, изгибаясь членистым тельцем. В мученические будни загробного возмездия за грехи, в адские кущи я бы взял, коль позволят, этих лазурных эльфов - в усладу памяти, в утешение... В заявленное благолепие Лепери входит также путь в Фейманы. Это торжество землеустроения Божьего, пре­ красные образцы рельефа для земледельца, туриста и дачника - горки, полянки, опушки, овраги и даже пруды. Не­ дурно чувствуют себя и коровы; есть что пожевать, куда вымя приклонить. Напротив торжественной аллеи, в некотором отдалении от асфальтовой дороги - избушка. В ней живет ква­ кушка... И я не шучу. «Квакушкой» мы прозвали маленького гномического старика. Но речь о нем впереди. У нас в программе пейзажи и особенности рельефа. У дома квакушки и пейзажи, и особенности. Большой песчаный карьер, а в нем свалка. Карьер старый, и эта давняя рана земли постепенно затягивается малиной, лопухами, а где почва пожирней, то и крапивой. В безветрии этой большой ямы, в жарком припеке предполагаются змеи. Мне доводилось подолгу копошиться в карьере, собирая топливо для нашей печки, но ни одной змеи я не встретил. На краю карьера в ожидании автобуса Таня и Настя питаются земляникой. Джим гоняется за насекомыми и их тенями. Это становится ритуалом. Автобус ходит редко. И мы ходим пешком. До центра Фейман два километра от силы. Прощаясь с карьером и его ягодами, смотришь налево, на окрестности нашего нового дома, и с удовольствием отмечаешь, как красиво мы там устроились: клен, аллея, домик с белыми ставнями, сосновая горка, председательские посевы, так любимые аистами. Первое жилище по дороге - хутор Эмцу. У Эмцу двое детей - Ивета и Эвалд, ребята лет десяти, низкорослые, глазастые. У Эмцу две собаки. Одна, громколайная, на цепи, другая, потише, при ней, в каком-то загоне. Муж, кажет­ ся, как обычно, умер. Мужья в Латгалии не долговечнее, чем в России. Тут, у Эмцу, дорога поворачивает вправо, а затем выпрямляется. Теперь прямой луч дороги упирается в дом председателя. И на середине этого отрезка не очень- то ладный памятник на усеченной бетонной пирамиде - некто, несущий крест. Он символ дороги, тотем местности. Он называется «памятник странствующему монаху». Покидая край, прощаешься с ним, приезжая, здороваешься. Мы полюбили этот монумент и давно простили ему его художественные недостатки. Ведь он привратник нашего латгальского лета. Другой крест встречает нас при входе в поселок - распятие под крышей. Всегда цветы у подножия Христа. Оба сооружения нам, русакам, в диковину. Трогательно. Наивно. В быту католицизма, во всех этих носимых по праздникам крашеных мадоннах, в мишуре и лентах, в придорожных распятиях есть что-то святочное и мещански простодушное, некое обращение святынь в утварь, в «китч» для простаков, в магазин сувениров. Но почему-то не кажется, что это дурно. И сам охотно впадаешь в массовый инфантилизм. Это сродни культу Деда Мороза. Тоже ведь игры западного флигеля нашего большого детсада. За распятием дорога погружается в густую, кленово-липовую тень. Аллея по типу тоннеля, со смыканием вет­ вей над головой. Когда идешь в жару «солнцем палимый», тут страданию твоему конец, тут вечная прохлада. Метрах в пятидесяти от дороги в зелени и уже вблизи озера —школа из светлого кирпича. У школы туи, как кипарисы. И там хочется учиться, смотреть в зеленое окно и любить белесую одноклассницу... «Желание быть... балтийцем»... Там, поодаль, большой деревянный дом - бывшая школа, а еще «бывшее» - дом помещика, лендлера. Фей­ маны - его надел. В мелкоземельной бедной Латгалии крупных землевладельцев было мало. Я не знаю этого быта. Какое-то реденькое марево видеопредставлений - пара латышских книг, кусочки из фильмов - порождают скудные видения. Белая лошадь, господин в черной атласной куртке, с хлыстом... Белоглазая курляндка... Суровый ксендз в темно-фиолетовом... Заросшие светлым мехом бедняки в жилетках, с трубками... - Куда мы сегодня, Франц? - Вокруг озера, Анна, если вы не против... Вот и мы прошли десятую часть периметра озера. Оно показывалось мало и редко - только с пригорков. Но до него близко, метров пятьсот. А в Фейманах - трехсот не будет. Однако его не видно: больно густ помещичий парк, и у озера зеленый вал - заслонкой. Тем эффектнее открывается водный простор, когда подходишь, минуя огромный хлев на бугре, уже вплотную. Полянка, широкий коридор в тростниках и - чудные озерные дали. 399