Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Напротив купания круглый ольховый остров, диаметром метров 15-20. Расстояние до него чуть поболее этого. Там за кольцом тростников и круглой иглоподобной травы этакий зыбкий торфяной припай. Мальчишки плавают туда своими мелкими деревенскими «саженками», трудолюбиво оттяпывают куски трясинного припая и, используя их как плавсредство, устраивают неистовые морские бои. Оружие - длинные ольховые шесты. Я предложил им оставлять на концах этих копий в ослабление травматизма ветки с листьями, но они, воинственные мальчики, меня не послушались. Тела воинов, и без того синие от холода, были покрыты синяками и ссадинами. Купаться в таких условиях весело и неспокойно. Но кататься на травяных островах нам с ребенком очень понравилось. Конечно, для моего веса надо было отрывать куски побольше. Еким и Екимы - одна из причин нашей неуспешности в сельском хозяйстве. Он образчик российского безде­ льника. Он смышлен, может быть, даже изобретателен, толков, но он не хочет работать. Он не хочет хорошо жить. То есть, конечно, хочет, но не ценой усердного труда. Это не американец. В русском человеке сидит индийский дервиш. Россия - серединное царство. Но сам дервиш приписывает поражения нашей цивилизации плохой власти. В России всегда виновата власть. Это страна оппозиционеров. Главная тема всеобщего балаканья среди рабочих, крестьян и интеллигенции - плохая власть. Хорошие «мы» и плохие «они». Россия набита политиками и экономистами. Все всё знают. Нету только работников. ГРИГОРИЙ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ «Привет дачникам и прекрасным дачницам! Присоединяйтесь, господа-товарищи!» Это Григорий. Уже давно, сурово рассказанный бабой Валей. Упоминаемый Екимом. Он сползает с травяной гряды за обочиной, размахивает частями тела в смеси реверанса и пьяного спотыка­ ния. Ему к тридцати. И градусов в воздухе тоже. В бутылке сорок - водка. Жарко, но Григорий в сержантском френче и ковбойке под ним. Пьяницы Тиши вообще вне климата. Надо сказать, что стакан водки действительно освобождает от жары. Знаю, пробовал в полупустыне Казахстана. В черной невысокой кучке в траве угадывается Еким. Распознать помогает голубая нога в черном ботинке. Еким спит. Григорий представляется, называет имя и фамилию. «Наслышан», - говорю я. «Взаимно, —говорит Григорий. - Присаживайтесь!» - по направлению к осокам, пригласительным махом руки. «Ну, мы пойдем», —говорит моя Таня и наша Цовик. Цовик, правда, колеблется. Она ценительница мужской красы и просто любознательна. Григорий галантно отлавливает дам пустой и бутылочной рукой, спотыкаясь и пыля дорожной пылью, но дамы и дети, увильнув, уходят купаться... Григорий красив по разряду Мастрояни и Жана Маре. Любовь дочери Плакунчика вполне оправдана. Гри­ горий даже по-своему блестящ, так как остроумен, смел и женолюбив. В школьном прошлом это, скорей всего, способный малый, любимец учительниц. Я вижу его пишущим стихи в стенгазету, получающим пятерку за «Луч света в темном царстве», развлекающим смешными анекдотами. Он, кажется, играл на баяне. Но он уже отслужил, поработал с пьяницами в колхозе, прошел школу винной дружбы с Екимом, и сейчас Бахус доедает его последние доблести и способности. Я соглашаюсь остаться ненадолго, так как в бутылке мало, а наша встреча уготовлялась всем ходом тишинской эпической действительности, и не ответить на голос дружбы и требованья режиссуры деревенской жизни было бы малодушно. Вообще от жизни убегать нехорошо - она этого не любит. Это позволительно в старости или при каких- то великих целеустремленностях. Я настаиваю на перенесении братского ритуала в тень тополей с видом на озеро и на тоскующего Плакунчика, который вдали внизу багровой точкой (неизменная рубаха), весь в мальвах и, наверняка, в слезах. На этой же картинке влюбленная в Григория девушка взволнованно развешивает белье на веревке. Я не видел и впредь не увижу ее вблизи. Она так и уйдет в мои архивы из своего «прекрасного далека», лишенный подробностей романтический образ. «Как по батюшке? Ну, как можно!.. Почтенный человек.. Как вам у нас?.. А чего красивого?.. Вот на Кубе... Ага, служил... Ну, выпьем... Зачем... вот рюмка где-то была... Еким! Спит, гад ...» (Григорий, как-то легко, но зыбко подпрыгивая, как космонавт по Луне, отлетает к черной кучке и мародерски обшаривает Екима. Так же, в манере воздушного акробата, возвращается с рюмкой. Не со скромным граненым стаканчиком, а с прекрасной старинной рюмкой). « ...A у него их до... Извините. Мамашины. А вот закусить - йок... Я тоже. А потом привык. В полевых условиях... Так. Занюхиваем. Во, полынь, к примеру... Привычка свыше нам дана...» Демонстрационная щепотка полыни вызывает у Григория сперва чох, потом долгую икоту. Одолев икоту, он говорит: «Хороши у тебя, Николаич, бабенки. Которая твоя? Али обе? .. .Ну, лады, вот мы за чернявой и приударим. Еврейка? .. .Армянка, тем лучше. Они...» Тут мы купируем волокиту из приличия. 391