Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

НОЧЬ - СУТКИ ПРОЧЬ Не сплю. Пробовал читать, в глазах двоится. Устал тут же. Весь день стучало сердце о ребра, словно молотком. Пробую писать, тычусь от стихов к прозе, от прозы к стихам... День неудачника не есть одни печали. Сквозь тучный колеус...Стволы его торчали. Пылали листья цвета свеклы. Заря, ударившись о стекла... Надо мне как-то показать, как-то вышить эту арабскую вязь, эти иероглифы на торце дома напротив, где... которые.. .(чертовы придаточные!) сквозь колеус... На торце играют и медленно сдвигаются по фазам пребывания солнца на небе отблески корявых стекол на сте­ не другого дома. Они и есть мои огненные иероглифы. Вот это я и хотел передать, эти странные утренние письмена. И еще собачий табор, расположившийся под ними. ...Корявые стекла, давно и совершено корявая жизнь. Стихами не изобразить ни вольготную собачью лежку за оградой детского сада, ни ночной приступ сердечной недостаточности с набегами экзистенциальной паники, ни чтение в трясущихся руках каких-то мятых медицинских аннотаций из домашней аптечки. «Что принять? Что принимают в таких случаях? Ведь так и не знаю... Так и помрешь. Старость, старость». При чем тут норбутан? И вообще вся аптека давно просрочена. Медикаменты должны быть первой свежести. Паника еще продолжается, но уже не чета первым ее наплывам. Приступы происходят уже несколько лет, и страх уже не тот. Борьба со страхом принесла некоторые плоды. Но от страха перед наступлением страха, видно, никак не избавиться. Приступ прошел. И я снова пережил блаженство быстрого выздоровления, освобождения от смерти. Похоже, еще попишу, порисую. А ведь иногда и умереть не прочь. Тихий солнечный осенний день со всеми его золотистостями и нежной печалью бабьего лета. Ходил на про­ гулку. День прошел, вечером были гости. И вот уже следующая ночь. Не спится, и я начинаю играть с «материалом», пролетать соглядатаем над тесни­ нами моей жизни, прогуливаться по шкале очередного выздоровления. Сердечники умирают многократно. И это великий опыт и солидные преимущества перед слишком прочно живущими людьми. Драма бытия напоминает о себе снова и снова. Болезнь возвышает мировосприятие, истончает самооценку. Конечно, если не замучен другими недугами и голова еще в порядке. Да, тряска на ухабах таинственной жизни сердца приносит несомненную пользу. Если, повторяю, достаточно здоров. А я еще здоров достаточно. Староват, однако. Сверстники почти все умерли... Неудачником я был всегда - гирлянды неудач, махровые заросли неприятностей. Маленьким мальчиком я начал с того, что ломал руки и ноги, болел всеми болезнями худосочного отрочества. Кроме того - спотыкался, проваливался, напарывался на острые предметы, страдал прыщами и фурункулезом. Был некрасивым и унылым, а мне хотелось любви и привлекательности. «Нет, я не Байрон, я другой...» Но Лермонтов, наверное, не ходил с прыщами на челе и нарывами на шее. Нет, я не Лермонтов... Я гаванский послевоенный дистрофик. Ну, как тут ямбами и хореями? Прозой, только смиренной прозой. .. .Тишина ночи просто деревенская. Первая легкая синь за окном в бледной желтизне электрического света. Сижу и пишу, желая взрыхлить и исторгнуть непочатые залежи слежавшейся жизни моей. Если не явить миру, то хоть как-то избыть... Психотерапия литературного труда. Избыть, сбросить балласт, снять напряжение —отсюда все мои обрывочные писания. Некоторые считают, что люди, не принятые жизнью, люди, у которых мало что клеится, эмоционально возрас­ тают, обогащаются страданием. И это состояние оказывается плодотворным для рисования, писания, музицирова­ ния. Оно стимулирует творчество. Пожалуй, что так. Давно ведь подмечено, что несчастная любовь делает поэтов. Возможно, что несправедли­ вости, измены, переломы, чирьи и другие прелести бедственной жизни - тоже ферменты этого же порядка. 375