Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

«Сам», - сказал он и замолчал. В его молчании не было неловкости. Он молча достал из кармана рюкзака ми­ нералы и разложил их на столе. Тут были и медно-звездный астрофилит, и пириты, и зеленоватый флюорит, и всякие щетки - мелкие поросли кристаллов. Нам понравился мучнистый на ощупь розовый гипс, телесного цвета и формы. Гипс мягкий, его можно обра­ ботать перочинным ножом, что-нибудь выскрести. Я сказал об этом геологу. И он подарил мне кусок величиной со средний кулак. «Сделайте что-нибудь», - сказал геолог. Я так и не сделал ничего из этого экзотического материала. Он остался памятью о Ногликах, об апельсинной планете в москитном мареве, честолюбивом ульчи и розовом волнении влюбленной Светланы... Милый антропоморфный минерал-камушек двадцать лет лежит у меня на книжной полке. САХАЛИНСКИЙ АССОРТИМЕНТ На подступах к Среднему Сахалину, к тонкой талии его продолговатой фигуры был поселок Катангли в серый туманный день. Шахтерский, пыльноватый, грязноватый, живописный ведомой мне производственной живописнос­ тью, когда нестройное, неказистое, ущербное в бытовом и архитектурном смысле складывается во что-то горестно красивое и томительное... Будки, баки, цистерны, заборы, контейнеры, трубы, кучи угля или кирпича - нечто чумазое, фактурное, луж- ное, ржавое, коростное... Да еще ежели на лоне этих неказистостей играют дети, резвятся собаки! Эти щемящие элегии убогой, задворочной жизни хорошо получаются на фотографиях. У некоторых живописцев обнаруживается эта маргинальная поэзия. И я сам этому не чужд. Отсюда мои подворотни, мальчики в бетонных кольцах и еще кое- что в плане урбанистических задворок. Пионером этой поэзии я вижу простодушного Утрилло. Есть у него начатки этих мотивов. А потом был город Чехов в кольце холмов с решительными обрывами на берегу над шоссе. И «бегущими» соснами на лесистых склонах. Превалирующие ветры порождают эту беговую пластику в фигурах деревьев. Переночевали в гостинице и отправились в поход к популярному санаторию над горным озером. Местный Баден-Баден. Ну, не слишком уж Баден, но нечто симпатичное, с маленьким водоемом, словно в кратере вулкана. На берегу моря мы насмотрелись огромных листьев мать-и-мачехи, целые кущи, вскидывающие на ветру бе­ лые изнанки растений. Лопухи были еще крупнее белокопытника (мать-и-мачехи). Охотское море дышало на нас холодом. Так мы и шли, помнится, по дороге - один бок в береговом погожем тепле, другой в океанской остуде. Тяжкие моряцкие труды, студеные вахты на железной палубе так и грезились в морской половине головы. В береговой, припеченной солнцем, росли фиолетовые дикие ирисы, фигуранты стиля «модерн», ходили белые зажи­ точные гуси, садовая смородина свисала из-за заборов черным виноградом. В Чехове на берегу Охотского моря Таня сфотографировала меня под огромным лопухом. Я показательно стою под ним, ничуть не сгибаясь. Вот такие лопухи растут в нашей замечательной стране. Из набора больших походных удовольствий было еще совершенно блаженное, Тымовское. Из этого пункта шел поезд на юг острова. В этом месте мы провели жаркий купальный день на берегу реки Тым, в совершенной неге и полнейшем раблезианстве, с вином и аттракционным купанием в прозрачной быстрой воде. Номер состоял в следующем. Я плюхался с берега и, вписавшись в струи автомобильной скорости течения, летел с открытыми глазами вместе со своей теневой проекцией на белом галечном дне. Я уж и не знаю, физическое это удовольствие или духовное. (Ах, уж этот дуализм!) Во всяком случае - гид­ родинамическое. А попросту говоря, я ангелом небесным летел над белой землей... Вот только у ангелов, говорят, нет тени. Это времяпрепровождение я отношу к отборнейшим экземплярам своей гедонистической коллекции. И, ко­ нечно, Танечка, жена моя и спутница, удорожала эту сладкую жизнь любезным мне присутствием. Она, правда, в струях не летала. Но мои радости без нее были бы слабее... Для моей сложнейшей супружеской жизни, где драматически перемешивается благодать с тоской недостижимости, это характерный эффект... Я никогда не нуждался в отдыхе от нее. В моем наборе чувств этого нет. Она же нуждается в отдыхе от меня. Я сам знаю о своей тяжеловесности... В конце этого хорошего дня был тихий вечер. И мирная ночевка на лакированных, приятно зеленых скамьях в вокзальчике с негасимой как лампада, но окрапленной мухами лампочкой под потолком. 309