Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Мы стоим на самой кромке берега и переживаем ледоход. Нас целая толпа. Есть и взрослые. Льдины приво­ зят из далеких мест бревна, ящики, бочки... Вдруг берег, на котором мы стоим, откалывается черной зияющей трещиной. Все прыгают на берег. Я был в первом ряду зрителей, что делает теперь меня последним среди прыгающих. Когда доходит моя очередь, черная щель так широка, что я не решаюсь прыгать. И меня уносит льдина. Стайка сочувствующих на берегу, на настоящем, не ложном берегу двигается параллельно моему плавному движению, кричит, машет руками и дает бесполезные советы. Я стою, оледенев от страха, тихо дрейфую, нахальная льдина вклинилась между мной и берегом и не дает пристать. Я то удаляюсь от суши, то приближаюсь в ходе ледяных эволюций и борений. Но моя льдина мощнее. Это припай, забитый сверху хорошо утрамбованным снегом. Кто-то побежал не то за милиционером, не то за шестом или веревкой. Но никто и ничто не появлялось, помощи не было. Помог, как всегда, ангел-хранитель. Мою льдину стало ближе прибивать к берегу. У края Литейного моста есть кусок земли за парапетом, песчаный уголок пляжа, реликт доисторический. Там даже, кажется, рос какой-то куст, и стояла непонятная будка. Вот туда-то я по милости Божьей и выбрался. Перед самыми адскими воротами мостового пролета, где все трещало и крошилось, и превращалось в мелочь, уже лишенную какой-либо подъемной силы. ...Челюскинца радостно встретили земляне. Он плохо соображал, был бледен и криво улыбался. ЖЕЛТЫЕ ЧЕРНИЛА ЗАРИ Зори были желтыми и красными. Но больше желтыми. Зимой утренняя наступала поздно. Вечерняя - рано. В этом деле никаких изменений до сих пор. И, тем не менее, все было другое... Все другое, потому что жизнь была еще маленькая, новая - начальная. В детстве все выглядит особенно. Идет познание этого в сущности непознаваемого мира. Не познание, так узнавание, ознакомление. ...Некоторые первоклассники владели чудесным сосудом - «чернильницей-непроливашкой». Белый, фаян­ совый, чуть сужающийся кверху цилиндрик с сильно загнутыми вовнутрь краями. При опрокидывании чернила не выливались. Мы еще писали чернилами, как в XIX веке. Преимущества перед Пушкиным все же были. Перья у нас стальные. А «непроливашка», может быть, была и у Пушкина. Я очень хотел такое чудо завести. И мама мне дала денег купить его в магазине. И я пошел. Уже вечерело. Зима. Я направился в неведомое по неясным указаниям обладателя волшебной чернильницы. Маленький тщедушный первоклассник в огромном дымном вечере нескончаемого города. Я шел и шел. И все мне казалось великим и волшебным. Шел я, как теперь понимаю, по улице Восстания. И мне хотелось идти и идти. Я почти забыл про черниль­ ницу, настолько прекрасен был город - дома, улицы, деревья, люди, желтеющие небеса. Загадочный полумрак и первые вспыхивающие домашним светом окна, а в вышине другие, пылающие закатным огнем. Может быть, я потому так полюбил потом стихотворение Блока «В кабаках, в переулках, в извивах...», что в мою детскую душу попали молекулы того настроения ностальгического восхищения, тот безнадежный восторг странной жизни, которым проникнуто это стихотворение. В тот загадочный, до слез счастливый вечер, в страшной дали, почти у Московского вокзала, я купил-таки вожделенную чернильницу. Двор, образованный нашим «П»-образным пятиэтажным домом и загороженный еще каким-то невысоким внутренним, превращался такими вечерами в аквариум сумеречного, напитанного отсветами неба, воздуха. Глу­ бокий, гулкий, наполненный детскими голосами. Мы играли в какие-то воинственные игры, лазили по ящикам на крышу низкого флигеля, забирались на чердак для особенно свирепых игр. Это были какие-то технически усовершенствованные «казаки-разбойники». Применялись покупаемые в хозмаге иглы для примусов (железка, из которой торчат острейшие тончайшие стальные усики). Укол даже не вызывал кровотечения. Я быстро отказался от этой игры. Была не по нутру. Мальчишки мучили и обижали девочек. Я восставал. Противился, как мог. Получил кличку «бабника». Бабник и есть. Нету спора. Зимой меня одевали в американскую гуманитарную шубку из искусственного меха. Она потом служила нескольким поколениям нашей родовой бедноты. Вечная была шубка. Мне нравилась девочка, дочь папиного энкавэдэшного сослуживца. Имя память утеряла. Осталась фото­ графия. Мы стоим на нашем затрапезном берегу. Оба в американских шубках. Она ростом повыше. Шубка у меня ровно серая, у нее —пятнистая. 26