Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Теперь, по прошествии многих лет, такая сцена воспринимается как некий павильон для съемок иронического фильма. Но тогда города кишели такими композициями - были, впрочем, и посмешней. Хабаровск стоит красиво. По гребню вала идет главная улица. А вал направлен к обширнейшей долине Амура перпендикулярно и кончается высоким обрывом. Под обрывом вдоль реки набережная. Тут же пляж. На краю обрыва тоже улица - верхняя набережная. И тут затеяно соперничество с крымским «Ласточкиным гнездом». На самом краю сооружение, и в нем ресторан. Ситуация, в которую все это входит, роскошная, полетная: дали неоглядные, острова, старицы, плавни - великой панорамой. И вдали, за могучим воздушным простором, в далевой голубизне горный хребет Хик-Цир. Улица кончается площадью, и тут, конечно, памятник... нет, не Ленину, а партизанам. Но и Ленин тут как тут - на зеленом газоне вблизи «гнезда» - и тоже смотрит в дали неоглядные. Но на каких-то уже второстепенных правах. Странно. На пристани мы обнаружили, что мелкие пароходики охотно возят по всем этим островам и плавням. И по­ ехали в какое-то «Садовое». Жарко, парко, многолюдно и очень хозяйственно: все с тяпками, лейками, горшками и прочей утварью. В выходной на огороды. И только мы с одними пирожками с квашеной капустой и фотоаппаратом. Пароходик, набитый человечиной до отказа, как у раннего Чаплина в фильме «День отдыха». Снабжен ка­ ким-то абордажным трапом на самом носу. При его посредстве, без ухищрений причаливанья, производились атаки огородных плавней. Я спросил пожилого, глубоко складчатого мужика про синеющие вдали горы. Он оказался невероятно отзыв­ чивым. И тут же зашевелил всеми складками своей души и поведал и про горы, и про какой-то мифический тоннель под Амуром, и, что самое невероятное, о том, что он из Ленинграда, а потом долго жил в Мурманске, а теперь вот уже давно в Хабаровске. Легко представить, с каким чувством «тесноты мира» и радости землячества встретили мы это сообщение. Тоже из Питера! Тоже из Мурманска (Абрам-мыс)! И все трое в Хабаровске! Праздник географии и демографии - именины сердца! А горы называются Хик-Цир. А сзади они уже потому, что Амур петляет и у него тут большой поворот... А тигры, действительно, встречаются, но редко. А колбаса тоже бывает, но тоже редко... И евреи в Биробиджане быва­ ют, но еще реже... И так далее. Все рассказал, дружелюбно шевеля крупными складками обветренного лица. Светя маленькими голубыми глазками. Хороший мужик. Но тут произошла большая абордажная или, вернее, дебордажная сумятица. Палубная человекомасса зашеве­ лилась. Нас тоже чуть было не выбросило за борт, вернее, за нос корабля. И вываленный на берег мужик нашел нас глазами, тепло ими простился и ушел с толпой на огороды. Вернулись мы тем же пароходом, так как поняли, что кроме коллективного сада в ивняке ничего не увидим. Низко. Места эти в половодье затопляются, и только муравьиное упорство может побудить что-то основать в таких местах - строить, огородничать. Интересней другая поездка —в поселок Корфовский. Нас повели туда два влечения: желание увидеть горы вблизи и прекрасная книга Арсеньева. А, в конечном счете, именно книга. Что для меня Сихотэ-Алинь без Арсеньева и Дерсу, который, кажется, окончил свои дни в этой таежной точке? В поселении Корфовский. Электричка ехала туда долго, описывая большую плавную дугу в вечереющем пространстве тайги вдоль же­ лезнодорожной обочины, уставленной лиственницами и огневеющими саранками. В поселок приехали к закату. Нам досталось лишь взглянуть на силуэты лесистых предгорий и пообщаться с местными собаками. Собственно, ничего нового к миру, созданному замечательным путешественником, не добавилось. Арена событий не географические реалии, а пространство времени. Так уж свойственно мне думать, ибо тре­ пета перед реликвиями и памятными местами лишен. Не стало великого путешественника и его проводника - и что мне теперь Корфовский? ...Ушла в прошлое и наша поездка: собаки, саранки, закатные силуэты гор. Была и убежала.... Это для нас. Ведь если строго, в вечности никуда ничего деться не может. Если уж подпустить дзен-буддизма... Милый Арсеньев, «хороший людя» Дерсу, тигры, мучительные горы, «сельпо» 77-го года, одарившее жуткой настойкой, кусачие комары, игривые корфовские кобели... Вечная любовь и слава между двумя бархатными чернотами («Колыбель качается над бездной», Набоков), короткое замыкание жизни, по правилам какой-то непостижимой интриги, с выдачей напрокат категории времени - вспышка эфемера любви в массивном предметном мире. Любви к себе самому, как минимум (если уж протопить жизнь по-черному). И все. Вечность. Пустота, в которой ничего и все. 294