Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

новые маленькие люди - головы, глаза, сердца... и снова... и так далее... Жизнь. А в крупном, уже поминальном плане - история. Сердце сжимается от экзистенциальной печали... Прощай, Иосифов! Прости. Что мог, я сделал для тебя - вписал в скрижали. Но более для се-бя, конечно. Облегчил свою любовь к тебе, потерянному. Может ли быть, чтобы Иосифов (имени не помню) со своими печатями врожденной интелли-гентности и таланта никем не стал? Было бы жалко. Ау, Иосифов! Рисуешь? Пишешь? Играешь? Жив ли?.. ИОХАНЕС СОВЕТСКИЙ Финнов вышибли из родного Иоханеса (Иваново) в морозном 39-м, заплатив за операцию в целом триста тысяч Иванов, Николаев, Викторов. Потом они, финны, на четыре года вернулись вместе с немцами. Потом их снова вышибли из поселка. Поселок, чтобы закрепить присвоенное получше, назвали Советский. Там, как всюду на Карельском перешейке, сельга (гряда) тянется вдоль залива. В Иоханесе она отстоит далеко, а залив весь в островах, больших и малых. На огромном, дальнем, даже городок стоит, а на образцово маленьком, около нас, нам, троим-четверым мальчишкам, не просторно: пяток больших валунов да три-четыре ольшины. Иоханес - моя третья встреча с природой (Урал, Сибирь, Иоханес). Из-за нерасторопности властей он и на­ зывался так какое-то время. Мы, русские, появились здесь как победители. У финнов писчебумажный комбинат. Он теперь наш. (Нехорошо воровать, если ты отдельный человек, но если ты государство, то хорошо.) Немцы разбомбили такой же комбинат в Дубровке. Директор уцелел, и его назначили возобновить бумаж­ ное дело в Иоханесе. Он разыскал уцелевших работников и созвал их в Иоханес, и поселил в дома изгнанников и покойников. В аккуратные, финские, где все лучше, чем в русских. А в садах полно еще не одичавших кустов смородины. Так мои дубровские писчебумажные тети, Леля и Рая, и дядя Коля оказались со своими детьми в Советском. А нас, городских, Колю и Павлушу, стали брать на лето к себе дачниками. Дети Раи - это две кузины - Эмма и Таня. У тети Лели никого. Она девушка навсегда. А дядя Коля женился на разведенке, адаптировал сына жены и сам быстро произвел своего. Леса, горы, воды и люди поселка становились нашей компанией. Главное, самое существенное в детстве - это освоение фактур природы, скажем, сиреневой кашки вереска, упругих грибков всех мастей, горькой жвачки из еловой смолы, сверхплотных пахучих приделанных к стволам полочек древесных трутов и т.д.- происходило именно здесь. Здесь приобрелись навыки плаванья, нехорошие детские привычки, проснулась плоть (чтоб ей было пусто!) и поплыли туманы неразумного очарования от играющих в лапту и садящихся на велосипед девочек. Тут понравилась мне, вся в камышах и водяных лилиях, украшенная лазоревыми стрекозами, моя первая Наташа по фамилии Гульбе («лебедь» по-латышски). С этим русско-латышским лебедем (коса баранкой на голове) мы плавали в тростниковой глуши на плоско­ донке. За борт свисали плети вырванных мной лилий. Особый мир - острова выборгского архипелага, что во множестве расположены близ Советского. (Иоханеса не стало). Мы узнавали их в ходе грибных поездок на катерах и моторных лодках. Однажды утром, когда мы ревели мотором в сторону одного зачарованного острова, на идеальной глади залива возникла человеческая фигура (аки на сухе стояща...) Это привидение стало расти и оказалось тишайшим «дядей Юрой», отцом моей возлюбленной. Он стоял в резиновых сапогах с удочкой и сумкой на подводном камне. Рыбу ловил. Его высадил на этот камень владелец моторки, сам поехал, как и мы, за грибами. На обратном пути заберет. «.. .И пробуждается поэзия во мне» - писал Пушкин. Во мне, кажется, ее пробудили именно эти «советские» острова. Во всяком случае, я стал писать стихи. Мы причалили к острову и сразу погрузились в нечто необыкновенно красивое, полуреальное, какое-то струйное марево. Это была белоствольная березовая роща. В нежно-сером просторе светло пасмурного дня. 22