Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

- Ничего у тебя нет - ушиб, - сказал капитан (фамилия утеряна), наш частевой врач. Нога же моя его не послушалась и вскоре стала слоновой и синей. Злодей все же положил меня в медсанчасть. Продержав несколько дней, испугался поведения ноги и ответственности за мое здоровье и отправил в госпиталь. Госпиталь - это рай для военнослужащего. Даже и для нормального - из нормальных подразделений армии. А уж для такого отребья, как я, вэсэошника, и подавно. Господи! Не казни раба твоего, прости, будь милосерд - устрой, как предстану, в госпиталь! Ни загтах хлорки, ни вонь окурков в туалете, ни паук, подвязывавший меня по ночам к потолку, ни легкая мыши­ ная возня под полом не затмят мелового небосвода палаты и райской отзывчивости белых, как ангелы, медсестер. А еда! Нет больше «кирзы» с селедкой! Каша манная! Греча! Мясные котлетки - с добавлением мяса... А общество! Сосед - финн Вяйне, у которого глаза, нос и рот совершенно финские. А также прохладная, но лихая нордическая похоть... Как только уходит, пятясь огромным задом, санитарка, моющая внаклонку пол, Вяйне хвалит ее манеры во время... Случаются они в бельевой, в сарае, в кабине грузовика... Рассказы его громогласны, подробны и поднимают боевой дух палаты проголодавшихся кобелей. Но у меня есть и мое собственное изысканное общество - терапевт Раппопорт, ленинградец, интеллигент. Мне кажется, что он большую часть дня проводит, сидя у меня на кровати. Особенно после того, как я нарисовал ему строго по его замыслу аллегорию... Чего? Да всего! Главным образом, погибшей любви. Там были, помнится, орел, сердце, дьявол, фортуна и еще что-то. Мы говорили об искусстве, о Ленинграде, о любви опять-таки... Горечью и радостью разоблачения культа мы делились намеками... - Нечего тебе делать тут три года, - сказал он мне шепотом, - я что-нибудь придумаю. Ему и придумывать не пришлось. Ночные бдения в штабе, дрова, печи и художественная самодеятельность перенапрягли меня. Сердце мое уже не соответствовало требованиям военной службы. И все равно, если бы не особое внимание и усилия этого симпатичного пораженца любовного фронта, моего земляка Гриши Раппопорта, я бы еще «служил» целых два года на своей починенной ноге. Медицинская комиссия госпиталя признала меня негодным к дальнейшему прохождению службы. ДЕРЕВЯННЫЙ ГОРОД Вокруг Архангельска хоть шаром покати - покатится. Разве в болоте увязнет. Плоско. Безлесно. Когда идешь среди множества деревянных домов по деревянным тротуарам и мостовым, понимаешь: вот куда леса подевались. Дома большие, до трех этажей, бурые, скрипучие, пахучие. В центре, конечно, и каменные есть. Но характер у города деревянный, лесной. Особенно хорош, неповторим деревянный «модерн» начала века. Большого ручного мастерства, высшего класса плотничества требует такая архитектура - все эти лилии, звери, русалки, орнаменты. Этакие деревянные баллады. Говорят, все снесли, убрали. Нет больше. Город образует длиннейшая улица Павлина Виноградова. Она спутница Двины. Река широкая, холодная, вы­ зывающая боязливое уважение. Сожмет могучими мускулами - и пропал. Моста нет. У трехвековой поморской ци­ вилизации сил еще не набралось перекрыть этот размах. Зимой река преодолевается по льду, благо замерзает, летом ходит паром в виде пароходика. Самое древнее в городе строение петровских времен, не то казармы, не то склады - прямо на берегу Двины. Тут же и сам Петр стоит, парадно одетый, элегантный, со шпагой. Отлит еще в прошлом веке. От этого куска города веет стариной... Веет суровой петровской европеизацией России. Петр, никуда не плавая, колонизовал подвластную ему страну. Всюду арсеналы, казармы, верфи. Все исполнено простоватого низкорослого изящества первостроя. Надо сказать, все это новое, чужое, за три века здорово обжито, одомашнено. Никаких опасений в том, что Россия какая-то не такая, что ей «западное» не годится, у него и в голове не было. Россию он любил только будущую, а в настоящей видел лишь богатое и залежав­ шееся сырье, которое нужно с пользой употребить. Не любил он ее. Не уважал. Чумазая дикарка - остричь, вымыть. Высечь для острастки, и пусть служит его великим замыслам. Владимир Ленин - внучок великого деятеля, его ученик. Петр ввел в наше историческое творчество соблазн революционной, быстрой переделки. До него на это зама­ хивались только «воры» - самозванцы, разбойники. Ну, да Бог с ним, с Петром. 249