Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

О тайне соединения не хотелось и думать. Все это даже как бы было лишним, ненужным. Да и просто стра ным. Я ведь был девственником. Хлопоты по устройству моего грехопадения не увенчались успехом. («Факир был пьян». Я уже посвятил этому целую главу) Ангел Руфа хлопотала, не покладая крыл. Это она добыла большую ушанку и огромные ботинки. Когда я при­ мерил все это, то понял, что я Филиппок и Чарли Чаплин в бухгалтерском пальто. Но делать было нечего. Отказаться от реквизита было бы свинством. Контора решила, что я выгляжу достойно, солидно. ... И вот я шел по слепящему белому щиту Двины встречать невесту. Было судьбоносное паровозное шипение, суетливое подстраиванье под телеграфированный вагон. Появление в двери над бесчувственной фуражкой провод­ ницы. Все это описано в тысяче романов и снято в сотнях фильмов. Ожидаемое лицо приезжает всегда до боли зна­ комым и в то же время каким-то новым, неожиданным. Стивенсон и Ползунов и не думали, конечно, о том, что будет творить с судьбами людей их огнедышащий бутуз. ...Хорошо писать о чем-нибудь кипучем сорок лет спустя. Откипело. Дыхание не перехватывает, не строчит пулеметом запуганное сердце... . ..И вот я уже снова иду по той же Двине, в том же сверкании. Несу чемоданчик. А сбоку от меня идет ожи­ даемая, мечтаемая... В сером суконном пальто в талию, в белом пуховом берете. В жизни все переживается сложно, но совершается просто. Перед нами высокий берег, на нем желтая полоска петровских строений и сам их хозяин в шляпе и со шпагой, черный, бронзовый. Солнце сияет вовсю. Мы молчим и поглядываем друг на друга. Туманная реальность, существовавшая в воображении, быстро настраивается на резкость. И это как-то даже обескураживает. Как? Так просто? Чемоданчик. Берет. Замерзшая рука... Руфа водила меня в свою избу, чтобы я потом не плутал. И вот мы в избе с Руфой и ее мамой. ВСО тут же провалился в тартарары. От него осталась только Руфа, ангел-пособник с русым сиянием вокруг головы. Мама у Руфы крепкая, не старая еще. Нам показывают комнату, всю в тюлях, кружевах, ковриках, полович­ ках. Кровать похожа на дебелую невесту - чистая, пышная, белоснежная. Под кружевной накидкой, как под фатой, колонна подушек. В первой комнате огромный комбайн русской печи. Тут варят, жарят, пекут, парят, парятся, в смысле моются, и еще и спят наверху на полатях. За окошечками, как в спальне, бело, все в снегу, тихо ворчит река в проруби. Нас кормят, поят, расспрашивают, одобряют... И вот тут я, угретый, накормленный, изможденный армией и утомленный чувствами, начинаю дико хотеть спать... Неодолимо и позорно... КОМИССОВАЛИ! Слава нашей художественной самодеятельности докатилась до родины Ломоносова, Холмогор. Остроумные (не верьте!) пьески из солдатской жизни. Автор и режиссер военно-строительный рабочий Ковалев. Хор, исполняющий песни о Советской армии. Автор переделки текстов, в связи с падением «культа личности» произведенной - рядовой Ковалев. Хормейстер - помполит части майор Коро^лев. Маяковский, «Стихи о Советском паспорте», чтец-декламатор пресловутый Николай Ковалев. Ведущий - он же. На целый концерт набежало... Вот мы и повезли этот концерт в армейскую глушь в порядке шефской художественной помощи. Дорога... Известно, какая дорога! Ближе к Холмогорам пошли холмы, что очень усилило тряску. Полуторка - прыг! скамейка с креплений - брык! и трах по ноге, нога - хрясть! В районе голеностопного сустава. Моя нога, конечно же, моя. Прибившиеся ко мне бесенята не дремлют никогда и порой грубо отпихивают приставленного ко мне Ангела- хранителя. Упустил он ногу, упустил. Мне очень больно, и я говорю Королеву, что не могу вести концерт. - Что Вы, что Вы! Как же - скандал будет. Нельзя! - Но у меня что-то с ногой. Наверное, перелом... - Потерпите, потерпите. Мы будем Вас приносить на сцену. А потом убирать. Там у них есть занавес. Так и было, по-королевски... Меня выставляли, открывали занавес. Закрывали - мне подставляли плечи два татарина. Они уносили меня за кулисы посидеть на табуретке. В последнем номере я сообщил о нашей с Маяковским гордости за паспорт... И меня унесли окончательно и положили в грузовик на пару бушлатов. 248