Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

К нам приходили штукатурщицы и каменщицы в качестве артисток. Одна из них охотно отдавалась нашему подразделению прямо в коридоре. Для этих мероприятий актеры хотели приспособить мою библиотеку. Но я их не пускал и этим очень сердил. Мои усы и очки покрывали матом. Я не сдавался. Мне иногда приходилось протискиваться по делам мимо кучи сочувствующих осуществляемому половому акту: они ждали своей очереди. Запахи, сопение, стоны... Про жизнь и ее реалии я знал давно и много. И мало кому из моих друзей довелось коснуться ее жутких низов и вершин почти одновременно. От высот античной археологии до этого гнусного коридора было рукой подать... Но друзья умерли, а я живу и несу в своей памяти черные и светлые пятна судьбы. ПОЧТАЛЬОН КИСЕЛЬ Именно Кисель, а не Кисель какой-нибудь, ибо он был белорус, а не немец. Маленького роста, худой, серень­ кий, невзрачный. Почему-то все белорусы моей жизни были лишены цвета... Но такой речистый! Находчивый, быстрый умом, остроумный, наблюдательный и глумливый. Кисель даже почти не матерился. Он приносил последние известия из жизни ВСО вместе с железными вось­ мигранными коробками, в которых лежали «Чапаев», «Солдат Иван Бровкин», «Максим Перепелица», «Подвиг раз­ ведчика» и «Зигмунд Колосовский». Последние два фильма были священными реликвиями. Послевоенные пацаны их очень любили и смачно пересказывали друг другу. Так что Кисель был не только почтальон, но и кинонос. Он же и показывал эти фильмы. Ленты рвались. Киселя материли, он искусно и талантливо отругивался. Кисель был циник. «Эй, усы! Пляши. (Кисель «якал» по-белорусски). Опять твоя Жульетта писулю начирикала. Вона, Черкасов на фотки и письма своей крали дрочит. А как твоя пишет, тож забористо? Застегни ширинку-то потуже - выскочит. Знаешь присказку?» И Кисель высыпал короба фольклорных смесей, где Полесье, улица и школа перемешались самым причудливым образом. Кисель был нашей желтой прессой. Он любил жареный материал. Он сообщал, с какой девки из какого об­ щежития снял вчера Бруй злостного самовольщика. Как наказывали самого Бруя за садизм и служебное рвение «темненькой». (При «темненькой» наказуемого внезапно накрывают чем-нибудь и молчаливо бьют. Своих обидчиков он не знает). «Его месят, а он только пердит, - живописует Кисель. - Всю Соломбалу запердел - комары сдохли. Сегодня зато злой, не ггопадись. Рожа еще пуще корявая и толстая, под зеньками черносливы. Пьет, как после баньки. Пока что компот у дневального весь перевел, к вечеру водяры нажрется. У яво теща «самтрест», из говна самогон гонит - дешевый, да забористый». Кисель смешно пародирует «Чапаева», все в своем виртуозно скабрезном духе. По ходу фильма. Не он ли, думаю теперь я, родоначальник анекдотических серий про героя Гражданской войны?.. Кисель похож на Панурга, друга Пантагрюэля, своей выдумчивостью и склонностью к анально-генитальной теме. Кисель Панург из страны Лилипутов. Он очень мал ростом. НЕЗАПЯТНАННЫЕ Часть наша была дурной. Народ дикий, грубый, расхлябанный. Пьянка. Поножовщина. Господи, почему рус­ ская жизнь так ужасна?! Гамсун говорил, что хуже России и Америки нет страны на свете. Как жалко! Как стыдно! Татары, образовавшие бригаду, (как-то сгрудились) выделялись порядочностью, добросовестностью. Не пили, хорошо работали, деньги копили. А наши... Но вот в конторе у нас работали вольнонаемные женщины, архангелогородки - добрые, милые, чистые. Они окали и вообще говорили местным говором, над которым сами же смеялись. «Я давесь купила чулки с черными пяткими», - говорит черноглазая лет к сорока, хорошего характера женщи­ на Валентина Ивановна, бухгалтер. «Ты бы, трескоедка, скала, ще с «чернима мяткима», - хохочет вся с ног до головы белая Руфа. Волосы белые натуральные, как будто перекись водорода у нее прямо в голове. Руфима - крупная, плотная, с несколько дельфинообразной фигурой, зубастая, веселая «деушка». «Деушки» —обращается она ко всем. 246