Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Место, где стояла наша, с позволения сказать, военная часть, было ничем - ни городом, ни поселком, ни дерев­ ней. Это было просто - место. Бараки, склады, будки какие-то, столбы, автоколонны. Все, разумеется, совершенно дурное - грязное, облупленное, ветхое и обвислое. Заборы, например. Это было какое-то средоточие великого русско-советского безобразия и неказистости. А называлось место красиво - Соломбала. Позднее я узнал, что есть и другая Соломбала, с избушками, ветлами и речкой с уже просто ласковым названием - Маймакса. СЕРЖАНТ ИЗ ЛИМОЖА Командир ВСО - седой, приличного, хотя и несчастливого вида человек. Политрук (идеолог, партийный став­ ленник) - майор Королев, бодрый, румяный, подтянутый - вида, напротив, жизелюбивого. Из командиров рот помню красивого вялого циника Коваленко. Непосредственно командовал нами (ротой) старшина Бруй. Деятель серийный - по всей грубости армейских правил - краснорожий, какой-то даже мясорожий, и тупой, разумеется, во всю мощь. Все, конечно, жуткие матюжники. Моим подразделением командовал очень высокий чернобровый брюнет с серыми глазами - сержант Голимур- ка. Лицо у него было серое, тронутое черной оспой. Но самым удивительным в нем была его биография. Он был только что из...Франции! Из Лиможа. Репатриант. Его украинские родители вернулись из эмиграции. Вообще в армии комсостав, да и в стране тоже, наполовину состоит из украинцев. Факт к разговору о национальных особенностях. С Alimurka - так их звали французы - мы пытались говорить по-французски. Но я был непривычен к разго­ ворному языку, а сержант выговаривал слова совершенно неузнаваемо. Материться сержанту приходилось запоздало учиться прямо здесь, в ВСО, а дело как-то не клеилось. Alimurka плохо справлялся с некоторыми ударениями. Он, скажем, говорил не «иди ты на нос», а «иди ты на нос». Я решил не тосковать и не ужасаться, и у меня это клеилось. Из природы мне остались небо и звезды. Это тоже не так мало. Я получил письмо и бандероль от девушки из ленинградского высшего общества. Между нами прежде были нити молчаливой полувлюбленности и дружбы. В бандероли был роман Мопассана «Сильна как смерть» по-фран­ цузски. ... В десять лет у меня была своя Беатриче. Но в отличие от Данте, я ее хорошо знал. Эти акты сочувствия и внимания были мне приятны как вести из хорошего и благообразного мира, который я покинул. Вскоре стала писать и «мужняя жена». Но не регулярно, неровно. Мне пришлось бороться с зависимостью от писем. Без писем барометр настроения падал. Но, к счастью, письма не редели, их становилось все больше. Я получил в подарок Хлебникова величиной в четыре коробка спичек. Завел одеколон. Одеколон выпили, а Хлебникова раскурили. Формат очень уж был подходящ для «козьих ножек». Я нашел на полу окурок, на котором было написано: «.. .сплетаю в Духов день. Береза склонилась...» Это был фрагмент любимого стихотворения. Равнодушных к «председателю Земного шара» пришлось простить... В бараке было темно, но я все же читал «Сильна как смерть». И верил, что любовь действительно так сильна. Я копал траншеи под фундамент вместо экскаватора, так как я был дешевле экскаватора намного. Но я делал это недолго. Меня вычислили по анкетам и взяли в штаб за мою чудовищную ученость. Кругом темнело трех-четырехклас- сное образование, а во мне светилось полное среднее и один курс института. Я стал истопником в штабе, библиоте­ карем, редактором стенгазеты, руководителем художественной самодеятельности. За копку платили зарплату. За мои разнообразные ученые труды я получал только перловую кашу с селедкой и компот из сухофруктов. Правда, я жил в штабе, спал на диване. Но вставал я в пять часов, так как мне надо было затопить пять печей плохими дровами. А ложился в час ночи, так как до этого времени холостые офицеры прорабатывали самовольщиков (исключительно, разумеется, матом). Люди они были неплохие. Мою образованность очень ценили и даже говорили мне «Вы». Политрук искренне хотел как лучше, и мы с ним вздымали самодеятельность на большую высоту. Мой «бое­ вой карандаш» настигал нерадивых и пьяных военно-рабочих. Я писал пьесы о недостатках, читал железным голо­ сом Маяковского. По баракам воинских частей гремел наш хор. 245