Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

...Ходит Карасев по раскопу, постукивает палкой по «квадратам», дает указания, поругивает, пошучивает. Доб­ редает и до меня. Я делаю визуальную съемку раскопа или рисую кладку. Он расскажет мне что-нибудь из археоло­ гии или вообще из жизни. Стрекочут кузнечики, которых на юге все называют красиво цикадами. Цикады там тоже есть, но встречаются реже. ...Палевые здания Агоры окружают нас со всех сторон, колониальный ветер раздувает наши хитоны. Гор­ шечники прямо на улице делают свои центробежные дела, изготовляют простые кратеры. Их и расписать-то толком некому. Все изящное привозят из метрополии, а здесь - глушь, захолустье... Но вино неплохое. Я единственный приличный художник на весь городок. Там, в Афинах, меня покинула возлюбленная. Я приполз сюда, за несколь­ ко морей, зализывать раны... И поговорить-то толком не с кем. Только с этим убеленным сединами пифагорийцем можно отвесги душу... Боже, что я плету! Ведь мы римляне захолустного колониального гарнизона. Он - почтенный центурион потрепанной центурии, а я - опальный поэт, которого бросила возлюбленная и который приплыл сюда, через несколько морей, зализывать сердечные раны... Пора перекусить. Обед сегодня будет поздно. Мы устраиваемся на высоком берегу, на самом краю. Под нами - Бугский лиман. Другой берег тоже обрывист, но не так высок, и поля за ним простираются ровные, теряются из вида в белесой солнечной дымке. Пахнет нагретой глиной, полынью, ковылями... Бутербродами. Шелестят кальки из-под завтраков. Наши бабоньки-копальщицы, наемные из Парутино, снимают полотняные скафандры, освобождают рты. Они усаживаются поодаль, но Александр Николаевич понуждает их к единению с нами. Снятие платков-масок открывает разнообразие возрастов и типов. Есть и пожилые женщины, но большинство - молодые казачки, с довольно миловидными лицами. Миниатюрная Люда Драган исполнена гордой казачьей гра­ ции. Она мне особенно нравится. Мы просим девушек спеть, известно, что петь они любят и умеют. Середина нашего государства потеряла голос, но по краям еще поют. Поют украинцы, эстонцы, сибиряки, казаки. Наши казачки поют заказанную Карасевым «Зозулю» (кукушку). Большинство женщин - наши квартирные хозяйки или их дочери. Язык у наших хозяек странный - смешан­ ный: украинские слова рассыпаны в беспорядке по русской канве. Кто они такие - они сами толком не знают. Кто вы такие? «А не знаемо... кацапы, кажись». Уверяю: кацапами украинцы (хохлы) зовут русских (кацапы, москали). Но в этом - доля истины: они беглые русские, т.е. казаки. Итак, девушки поют. Мы петь не умеем, мы помалкиваем. Они поют стройно, красиво - спелись, не первый сезон. По лиману маленьким белым лоскутом плывет парус. Просторно. Светло. Между нашими душами протягиваются нити. Вот душа по фамилии Беляев, по фами­ лии Ковалев, Столов, Семенова - это так называемые русские души. Есть и китайская, по фамилии Чен-Юн-Дзян (юность вечной реки). Вот Илзе Лозе, она латышка. У нее тоненькое, как стебелек, тело, курносый носик, светлые глаза, пышные волосы. Она мне тоже нравится. Лозе по-латышски - выигрышный лотерейный билет. Почему я не вытянул этот билет, а вытянул другой - свою гречанку, римлянку (она-таки вернулась ко мне). На следующий сезон я привез ее в Ольвию. Через пять лет мы расстались. О, Боже, какие были ночи в Ольвии! Лунные, теплые, яркие, млечные. Насекомые стрекотали оглушающе, лиман слепил лунным блеском, одуряющие запахи растекались по степи. Хотелось любви, блаженства, высокой нездешней жизни... И, наконец, уничтожения - нирваны - чудесного соеди­ нения с миром, с таинственной и священной сущностью его. Душа просила чуда. Она всегда ждет чуда, но ее голоса обычно не слышно, да и слушать некогда. Днем было жарко. Многие обзавелись сомбреро из войлока. Хорошо в это время расчищать веником кладку в тени бортика раскопа, или еще лучше забраться в древнегреческую яму, там совсем прохладно. Я полюбил переливчатое, покрытое патиной, римское стекло. Я раньше думал, что стекла тогда не было. Те­ перь пришлось убедиться, что стекла не было лишь в моих мыслях о жизни Древнего Рима. Далеко все это - ничего не вернешь, чего мы хлопочем. Но возвращать все равно нужно. Николай Федоров мечтал возвратить всех усопших. Вряд ли это возможно, но он все равно глубоко прав. Какой-то большой нравствен­ ной правдой прав... Только вряд ли наука на это способна, тут требуется квалификация повыше. А такое в о з в р а щ е н и е обещано, «обетовано» - как выражается Библия. 215