Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Волга была просто Волга. С баржами и пароходами. Еще колесные ходили. Я хотел надышаться ее воздухом, налюбоваться ее речными делами - закатами, чайками, танцующими буйками... Я намеревался познакомиться с ее прибрежными скверами, с полушариями незатейливо громыхающих арен-ракушек. Мне нужны были крепдешиновые девушки, с плечиками, и в белых носочках. Я их всех поголовно любил. Мне было 20 лет. Неуемный трепет молодости. К архитектуре XVII века у меня меньше чувства, чем к строениям XII-XV веков. Но сверху донизу изукра­ шенный интерьер поздних церквей все же хорош, по-настоящему хорош. Конечно, это уже роспись на восточный манер, буддистская прививка монгольского нашествия. Да еще соблазны заграничного барокко. Но красота много­ лика, а душа, как женщина, требует нового наряда. У отца в библиотеке была книга Лазарева «Очерки по истории русской монументальной живописи» со скромной черно-белой полиграфией послевоенных лет. По-моему, несколько цветных картинок там тоже были. С ума сводил меня грозный Феофан Грек, и пленяла тихая ярославская «Жатва». Прошли годы, и я увидел и Грека, и «Жатву» в оригинале. И странно: одинокое мечтание с картинкой наедине порой для меня было действен­ ней, чем встреча с натурой. Почему? - думаю я. Конечно же, и потому, что «в натуре» бывает плохо видно, темно и напирают другие экскурсанты... Это техническая сторона. А нравственная, мне кажется, заключается в том, что фрески и иконы писались для идущих к Богу. Это был естественный ответ на религиозное устремление. Они - «к Христову дню», они дороги в храме. Для нас, художников, книгочеев, любителей искусства, более свойственно сидеть за столом с книгой. Для нас это, увы, лишь искусство, экспонат. И вот фреску «очень даже просто» стало смотреть заснятой при хорошем свете и помещенной в хорошую книгу. Да, монументальное значение пропадает, но и выгоды несомненны. Простите мне это несколько горькое и очень светское наблюдение. Душа еще должна суметь вернуться в Храм Божий. Сказочная наивность фресок XVI-XVII веков. Бесконечные иллюстрации к библейским притчам, назида­ тельные страшные суды. Обнаженные Сусанны и любострастные Пентефрии. Буйная декоративность и потеря иконного лада. Уступки миру и его суетной любознательности... Рассказ вместо образа. Протопопа Аввакума мож­ но понять! Несмотря на мое старообрядческое неудовольствие, я как художник люблю эту живопись, ее лазорево-ко- ричневые краски. Ветхозаветную ее повествовательность принимаю. В этом примитивном барокко нет религиоз­ ной властности, тебя оставляют на свободе, ты гуляешь по терему. Но чего стоит при этой ярмарке сюжетов умение не поколебать плоскость стены, сохранить цельность интерьера! А что говорить о ранних образцах этого стиля, о Дионисии, несравненном Дионисии! (Мне его позднее довелось увидать). Потом был Романов-Борисоглебск (Тутаев) на солнечных косогорах, с грозовыми налетами... Цвели яблони внутри городища, вал которого мы научно перерезали с помощью местных пожарников. Я зарисовывал остатки бревен, фиксировал профиль раскопа. Было тепло. «Разжаревшие» мужики пили пиво с воблой у ларька на углу. Вдали виднелась упадочная церковь конца XVII века (м.б. XVIII). Она меня очень обижала своей паровозной конструкцией. Рабочий день окончен. В сквере, близ серебряного Ленина, за мной ухаживала текстильщица. Я был душевен, но непобедим. Впро­ чем, я ведь робок, если не сказать, трусоват. У меня, знаете ли, комплексы. В номере гостиницы, за вечерним чаем, мы беседовали с Раппопортом о «новой западной живописи». Тема была совершенно свежа. Два-три года назад словно взрывной волной открылось для нас новое западное искусство. Появились импрессионисты в Эрмитаже. Дальше - больше: Пикассо пожаловал пред наши жадные очи. Публика бушевала чуть не до драки. Возникли два лагеря - «за» и «против». Я был «за». Я ратовал за Матисса, Пикассо. Павел Александрович приписывал это моей молодой горячности. Он относился недоверчиво к такому искусству, но мою эрудицию по этому вопросу уважал и слушал мои тирады с интересом. Я не убедил Павла Александровича в достоинствах авангардного искусства. Зилу —и того менее. От Тутаева остались в памяти два собора, разделенные Волгой. Особенно мне нравился Воскресенский, весь ажурный, уравновешенный мастерски. И странная церковь с колокольней в виде заточенного карандаша, на крутом прибрежном склоне, тоже хорошо запомнилась. Я сделал в Тутаеве несколько этюдов, эта церковь была мною изображена. 204