Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Кладбище в лесу. Тень под деревьями густая, с редкими солнечными пятнами. Девочкам было холодно. Хо­ зяин набросил на обеих свой пиджак, который мантией волочился по земле. Зачехленные принцессы молча стояли с несчастливыми личиками. Я был сердобольным и злым одновременно: лягал ногой свою назидательную бабушку, ругался матом. (Ведь все, кроме моих родных, «разговаривали» матом). Я преступно стащил гроздь калины, вялив­ шуюся на стене дома. Но любовь возвышает над скверной... Мы долго топтались под елями. Могила не была готова. Наконец, гроб со старушкой стали опускать в землю. И тут произошло непостижимое. Прежде равнодушные к усопшей женщины вдруг плавно и пронзительно завыли над гробом. Смысл «голошения» уловить было трудно: сетования на судьбу, ласковые наименования, «по что покида­ ешь...» и так далее. Во время опускания гроба горестный хор достиг полной силы и постепенно опал, замедлительно вспыхивая по временам. Это были «плакальщицы». (Плакальщицы бывают даже просто наемными. Были на Руси такие специалисты). На обратном пути я взволнованно сидел на телеге рядом с девочками. Подвыпившие мужики уже беззастен­ чиво шумели. Что ели и что пили - я не знаю: дети за стол не попали. Времена были голодные, но самогона, как видно, хва­ тало. Нас с девочками напоили медовым напитком и дали пирожков с морковью. Морковь, как я помню, была нашей главной едой. Ее подавали и в орсовской столовой, где наша тихая мама застенчиво работала буфетчицей. Она же была и официанткой и снабженкой. (Не звучит. Снабженцем - как-то при­ вычней). Ей приходилось управляться и с норовистой лошаденкой, которая ее не слушалась, доводя бедную маму до слез. «И, бабонька, - сказал ей один знающий человек, - пока матом не научишься, она у тебя не пойдет». Работа была проклятущая, но другой не было. А надо было жить... Мама, разумеется, ничего не «выносила». Но я иногда приходил к ней на работу. Она усаживала меня за дальний столик и приносила пареную морковь с медом. Я испуган­ но ел. С потолка свисала желтая лента липучки. Там гибли мухи. Мне их было жалко. ...Веселье разгоралось. Некоторые уже пели вразнобой. Майский припек помогал самогону. Поминки превра­ щались в нечто разудалое. Я еще не знал обычаев нашего народа. Какие-то непростые явления его жизни отражены в грубой простоте этого обычая. Есть что-то дикое и праведное в этом поминальном разгуле. Наш рослый мрачноватый хозяин вернулся с еще неоконченной войны без одной руки. Он был непьющим и чувствовал себя «во чужом пиру». Его трезвость, кажется, была отголоском старо-обрядческого происхождения. Не дожидаясь окончания пиршества, он стал усаживать принцесс на телегу. Сердце мое тоскливо заныло, и на глаза навернулись слезы. Что я видел вокруг? —уличную жестокость, приправленную сквернословием, убогую тесноту и грязь, кое-как умеряемую моими тетушками. Двух сияющих эльфов вдруг подарила мне эта чумная жизнь. И вот их увозят... Верно, я выглядел очень несчастным, а суровый раскольник умел читать в сердцах людей... И вот я снова за­ мирал от счастья в обществе моих возлюбленных, а телега скрипела к центру города, милостиво отсрочивая разлуку. Девочки тихо о чем-то шептались. Я молча косился на них. За все время нашей встречи я не сказал им ни одного слова. Мы были незнакомы. Да и что я мог сказать?.. Широкая коричневая спина возчика загораживала светлое пятно, к которому сходилась перспектива улицы Красных Строителей. Это площадь, там стояли красивые двух- и трехэтажные дома, кирпичные, крашенные белой, бирюзовой и желтой краской. Это была очень важная в моей подрастающей жизни площадь. Она уже начинала за­ слонять собой ту далекую, окаймленную прекрасными громадами, с Исаакиевским собором посредине. Та площадь осталась в блокадном Ленинграде, среди грозных и величественных явлений войны. Трагизм их плохо просвечивал в моем сознании сквозь зрелищное великолепие. По небу носились, скрещиваясь и вставая дыбом, лучи военных прожекторов. Гигантские цепеллины плавно топтались в ветренном небе. Наверное, было иногда страшно, но ни тя­ жести, ни горя я не ощущал. И так со всеми детьми. Они еще только входят в причинно-следственное пространство жизни. Они еще бессмертны. Страх - чтобы стать подавляющим - нуждается не только в инстинкте, но и в опыте. Опыта еще мало. ...Площадь вырастала из маленького пятна в прекрасный проем, полный уже знакомых подробностей. Пло­ щадь поехала по кругу, как на поворотном колесе театральной сцены, и мы оказались лицом к лицу с моим люби­ мым домом. Типичная для сибирских городов кирпичная вязь. Стеклянная дверь, тамбур, снова стеклянная дверь. Вожделенные прилавки, тоже из стекла, до которых надо было дотянуться, на цыпочках, вытягивая подбородок. Там лежали марки... Они были особых, никогда ранее не виданных цветов. Откуда, из каких миров бралась эта нежно-зеленая краска, монохромно изображавшая цепеллин с надписью «СССР»?! Какие нездешние химикалии пошли на изготовление невыразимого охристо-палево-коричневого колера, в котором был представлен многомачтовый парусник?! 15