Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

неожиданными поворотами, тонкоголосая речь. Александра Николаевна была очень ласкова. Искренность ее и простодушие казались даже несколько аффектированными. Она вдруг поворачивалась к тебе, маленькая, живая и, бросая тему, быстро расспрашивала тебя о чем-то твоем или требовала мгновенного подтверждения своих слов. Расположения к этому семейству мне добавил и Миней Ильич Кукс, отец Ильи. Миней Ильич был довольно рослым мужчиной, с некоторой даже я бы сказал «выправкой». Розовый, с бритой до блеска головой, длиннолицый и улыбчивый, по-семитски горбоносый. Родители Ильи отрицали свою принадлежность к нации, а Илья, увы, спаз­ матически, болезненно, яростной реакцией на само слово еврей признавал ее. Пишу об этом потому, что это было порой ужасно больно и для него, и для других. И потому что гнев к безобразию национализма и его последствий никогда не остынет во мне. Интеллектуальное убожество, духовное неблагородство антисемитизма вызывает стыд. Стыдно бывает открыть в человеке, которого уважаешь, этот злокачественный дар многострадальной жизни челове­ ка. В нашем дорогом Илье темная рана, порожденная этими низкими счетами между соседствующими племенами, постоянно зияла. Миней Ильич бывал очарователен. Он был выразителен, эффектен в речах. Мастерством рассказа владел пре­ красно. Художники этого поколения поразительно рассказчивы. Мне доводилось в разное время слушать устные новеллы Власова, Курдова, Ершова - я имел это удовольствие. Мы, следующее колено, значительно понизили эту культуру. Правда, Миша Майофис, будучи в ударе, бывает занимательным, симпатично излагает свои наблюдения Саша Сколозубов. Боря Власов в плане обериутского гротеска тоже чего-то стоил. В целом же линия пошла на понижение. Ста­ рики «заговорили» нас в юности, забросали тропами. Оглушенные, мы стали академичны, утратили темперамент (если что и было). Известная красочность симпатичного Минея Ильича, как нам казалось, превосходила значительно уровень его работ. В самом деле, в этом богатом на таланты и индивидуальности сообществе он выглядел довольно бледно. Кроме того, под его боком, его жена была такой замечательной художницей, он был ей «не ровня». Да и работал он, кажется, мало. Под конец жизни он набрал силу, его эстампы стали интересней. Миней Ильич славно изображал свое сибирское житье, свои таежные приключения. Он все знал: как носить дрова, как и какой, и когда класть костер. Вот пара уцелевших кусочков повествовательной мозаики. Городской комиссарообразный Миней занес таежным мужикам чудные для них речевые обороты. Минею что- то не то руку, не то ногу здорово придавило. «Дикая боль, мужики, помогите!» Мужики помогли, но без конца потом гоготали, вспоминая: «Слышь, Миней, какая у тебя боль-то была - «дикая»? Вот как порой звучит для непривычного уха вполне заезженный постоянный эпитет. Как все хорошие рассказчики, Миней привирал изрядно. Поди проверь! Ну, почему это он вдруг переводил с халдейского Библию, откуда вообще взялся этот его халдейский? Чудно! Миней Ильич решительно, весь, кажется, в портупеях и крагах (другой рассказ), похитил, очаровав предвари­ тельно, светлоглазую провинциалку Санечку. И это он очень хорошо сделал, так как Санечке бремя культуры оказа­ лось легко, и она превратилась в замечательную книжную и станковую рисовальщицу. А.Н. Якобсон. Это имя стоит на титульных листах малышовых книг, наполненных изящно и хорошо нарисо­ ванными деревенскими детишками, телятами, гусятами, избушками. Александра Николаевна прихватила с собой во время похищения всю поэзию своего деревенского детства. Однажды я был приглашен уже не Ильей, а самой Александрой Николаевной в гости. Она показывала мне и моей жене Марине свои работы и много звенела своим колокольчиком. Такой уж был у нее голос. Это был очень приятный вечер. Мы много узнали про Боровно (где семья купила дом для летней жизни), про ее молодость, про Минея... Но главное - картинки. Оригиналы, иллюстрации, эстампы, рисунки. Это женственное рисование. Про цветы, про девушек и детей, про гармошки, кирзовые сапоги, людей в баньке, про телят и козочек. Александра Николаевна рисовала любовно, с безоговорочной симпатией, как бы рукой гладила дома, детей по головке. Девушки у нее полноватые, курносые. Симпатичность, плавность, мягкость. Минимум почти неизбежной для художника отстраненности, в крайнем случае, добрый юмор. Он, конечно, присутствует. В особенности, в отно­ шении парней - трактористов, гармонистов. Вообще, так называемый «мягкий юмор». Никаких коллизий, вскрытий, скорее поэтизация, лубочное добродушие. Все такое забавное. Немного меньше прочности рисования, серьезной его внимательности - и возникла бы сусальность. Версия деревенского быта еще достаточно классична. Интересно, как далеко еще в якобсоновском, пахомовском искусстве до патологии, надрыва, отчуждения, до смакования некрасиво­ го или жестокого, всего того, что проникло в графику в позднейшие времена. До неонатурализма еще далеко. Еще плетутся венки и поются песни. «Окопная правда» действительности еще никого не привлекала. Мозольная трудовая героика, уже существовавшая в то время, обошла и Пахомова, и Якобсон. Художнический идеализм еще не выдохся. Дух противоречия и пресыщения, дух научного анализа, играющий какую-то роль в делах теперешнего молодого поколения художников, не имел власти даже над нашей средой. Мое поколение еще не вело войны с отцами. Отцов 165