Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Особенно мы любили смотреть книги по «новому искусству». Их было много в библиотеке этого дома. Василий Адрианович любил Пикассо, упивался его разнообразием и единством, его жизнелюбием и хитроум­ ным освоением искусств. «Все употребит и нарисует по-своему» или «А это уж чистый Энгр, ничего решил не уро­ довать!» Или «С Ростральных колонн срисовал! Видел фотографии с Прокофьева». (Было ли такое?) В самом деле, некоторые «ранние» дамы с мощными ногами, руками и пальцами напоминают прокофьевских богинь со Стрелки Васильевского острова. Мы сидим и смотрим, а Василий Адрианович попыхивает трубкой и продолжает выстреливать веселыми ха­ рактеристиками... Все это шутки, но это меткие шутки. Василий Адрианович не пускался в аналитические обзоры. Его осознание художника выражалось ясно и сильно в хлестких репликах, словечках и восклицаниях. На стене висела репродукция «Румынской кофты» Матисса. По совету отца Борис не раз копировал рисунки Матисса. Во время рисовальных сеансов Василий Адрианович часто показывал рисунки художника как образец «точности». А мне они тогда казались такими вольными... «Новизна! Вот, пожалуйста, Сезанн верил, что надо к Пуссену прибавить немного природы - и все. А ведь последствий заваренного им не оберешься», - говорил Василий Адрианович Власов. О скромности путей, ведущих к открытию, Василий Адрианович вообще часто напоминал. Вспоминаю один разговор. Последний год жизни Василия Адриановича. Комарово. Недомогающий Власов как присел там, где застал нас этот разговор, так мы и просидели на ступеньках крыльца несколько часов. Он до конца не потерял вкуса к выясне­ нию истин искусства. Да в этом ли дело? Не так ли влюбленному бывает приятно просто поговорить с кем-нибудь о возлюбленной... Я рассказал о посещении бьеннале в Кракове, о прогулке по вертепу «измов». Разгул новаций оста­ вил меня равнодушным. Может быть, мы переживаем крутую перемену в судьбе искусства, и просто-напросто уста­ рели все наши взгляды. Я поделился своими сомнениями с Василием Адриановичем. Он «начисто» отрицал гипотезу «новой эры». Он стал говорить о том, что «эта иллюзия возникает всегда». «Всегда была неразбериха». «Современ­ ники всегда выстраивали другую иерархию, другой ряд художников, чем это сделает впоследствии время». «Даже передвижников любили других, кого теперь забыли», - говорил он и называл фамилии, которых я не знаю. «А мода на левизну и на трюки ничуть не лучше моды на Бугро и Кабанеля или на Гюстава Моро». «И вообще, искусство не делается и не оценивается «впопыхах» бьеннале и конкурсов». Нельзя с этим не согласиться. Итак, Власов не признавал достоинств и авторитета, скажем, Роберта Раушенберга. Что же, доверимся ходу времени и посмотрим, что будет. Классичность взглядов В.А.Власова не была реакционной. Просто его многолетняя погруженность в мир искусства, устойчивый вкус, глубина наблюдений застраховывали его от легких увлечений по­ верхностными, временными явлениями. Но, разумеется, он, испытавши в свое время гонения на формализм, после оживления 60-70 годов мог казаться кому-то недостаточно «прогрессивным», кто-то обижался на резкость его суж­ дений. Так бывает всегда. Василий Адрианович любил французское искусство конца XIX начала XX веков. Не удивительно. Оно так много значило для нашей художественной культуры. Сам В.В. Лебедев подвергался французскому влиянию. Работа его друзей и учеников неразрывно связана с этой традицией - факт общеизвестный. Но, несмотря на эти естест­ венные симпатии, Василий Адрианович чутко и любовно воспринимал отечественное изобразительное искусство. Судьба его сложна, и только с большого удаления оказалось возможным ощутить его прерывистый пульс, увидеть его вехи. Мы не читали тогда искусствоведческих книг. Усилия Н.Н Пунина по утверждению высокой ценности рус­ ской иконы утонули тогда в повсеместной апологии «передвижничества». Василий Адрианович показал нам этапы русского движения в искусстве, научил ценить многих замечательных художников. Во всяком случае, обратил на них наше внимание. Теперь мне трудно воспринимать русскую традицию иначе как по линии: икона и фрески - портре­ ты XVIII века (Рокотов, Аргунов) - Александр Иванов, Сорока, Врубель, Серов, Репин, Петров-Водкин, Фаворский. Но тогда это не было еще столь очевидным. Теперь, мне кажется, ясно, что именно эта линия - путь развития некой специфической формы, которую можно увидеть в русском изобразительном искусстве. Василий Адрианович очень любил Серова. Возможно, что и тут, как в случае с Григом, помимо прочего, воз­ никала особая интимная симпатия. Дачная жизнь русской аристократии начала века была на виду у Василия Власова, который жил в детстве в Териоках, гостил у Репина в Куоккале. Эта жизнь, как мы знаем, часто была предметом изображения для Валентина Александровича. Приморские веранды, теннисные площадки, «жемчужные гаммы» финского залива - мир отрочества Василия Адриановича. Разумеется, все это дополнительная привязка, дело же в высоком достоинстве искусства Серова. Некоторые портреты Серова В.А. сравнивал с Веласкесом, которого называл «королем живописи». Мы уже знаем, какое большое значение придавал Василий Адрианович осознанию проблемы формы. Высо­ ким уровнем этого осознания, глубоким художественным интеллектуализмом обладает искусство В.А. Серова. Василий Адрианович как священные реликвии доставал и показывал листки с мимолетными прикоснове­ ниями художника: какой-то акварельный набросок; еще что-то, найденное на развалинах дачи Серова в Ино. В его комнате постоянно висел набросок Серова. Восхищали его и рисунки к басням Крылова. 155