Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Чему же он учил? Он учил наблюдать пространственную жизнь предмета, понимать его устройство, логику соединения одной формы с другой. Рисовать, так сказать, изнутри и вокруг. Рисуя лицо, ощущать затылок, хорошо излагать конструкцию. «Вы должны рисовать так, - говорил он, - чтобы по вашему рисунку, как по чертежу, инопла­ нетянин мог мало-мальски прилично построить незнакомый ему земной предмет». «Ага, вон что сделал с нашей милой барышней! Шейка-то у нее как изящно вставлена, а тут ничего не понять. И ноги у нее растут не как положено. А смотри, тут штука простая и замечательная»... И он рисовал сбоку листа, как и что устроено. Почти никогда не поправлял на самом рисунке. «Костей нет! Как у Мики» («надувной кот» мяукал в подтверждение). Желая убедить в том, что содержание, когда оно есть, найдет нужную форму, утрировал вопрос для пущей убедительности. «Неважно как, каким штрихом - можно вдоль, поперек, можно гладью, крестиком, малень­ кими пятерками... Тогда уж точно «пять» поставят» (смеется). Мы устали. Идем в коридор. Папа Вася курит. Рассказывает для разрядки американский мультипликат (перед сеансом в кинематографе такие показывали). Все помнит. На зависть. Ерунду помнит, потому что смешно. Память у Василия Адриановича редкая. Клетки мозга работают по принципу «чего изволите». Достает все оттуда момен­ тально и сплетает быстро и по порядку. Вот какой-то «шерстяной человек», бывалый мореход на акуле, на торпеде, и еще черт знает на чем. Вот жирная великанша, которая разглаживает свой живот скалкой... (Смеется: пэ-пэ-пэ...) На другой перемене рассказывает, как искали «короля» Санкт-Петербургского бильярда, дублера для Жарова. Фильм «Выборгская сторона». Василий Адрианович был художником этого фильма. Когда он все успевал - неизвестно, но литературу он тоже знал прекрасно. Из его рук и с его комментариями мы получили Дос Пассоса, Жюля Ромена, Жироду, Грина. Грина он очень любил. Делал иллюстрации еще к довоен­ ному изданию писателя (Грин тоже оказался под спудом забвения). Василий Власов отвергал всякую фальшь, необоснованные претензии, стремление поразить, напустить тума­ ну, за неясностью, загадочностью скрыть растерянность и неосновательность. Все такого рода проявления он вос­ принимал как личную обиду и мог быть резок, непримирим на обсуждениях и выставкомах. При всей своей склон­ ности к зрелищному, умелому, эффектному - действительно, круг его предпочтения как бы обозначает эту черту - он всегда умел за самой скромной внешностью разглядеть серьезные внутренние достоинства. Определенное место занимала в его жизни и музыка, меломаном он, впрочем, не был. Музыку любил наряд­ ную, цветистую. Григ, де Фалья, Римский-Корсаков. Бетховена не любил огульно - «полковая музыка». Некоторые вещи композитора, и вправду, заслуживают такой упрек, но это лишь часть «правды» о Бетховене. Шостаковича ругал «немецким экспрессионистом». (С экспрессионизмом Василий Адрианович находился преимущественно во враждеб­ ных отношениях). «Сам не знаю почему, - говорил он, - люблю Грига. Наверное, потому, что вырос на Севере». Но в чем он был истинным специалистом, неистовым болельщиком - это кино, балет, цирк. Цирк он посещал, рисовал, изображал словами. Цирк сияет, словно щит, цирк на пальцах верещит... Он читал нам куски этой замечательной поэмы Заболоцкого. Ясный и трезвый умом, Василий Адрианович увлекался некоторыми вещами, как мальчишка, наслаждался, как кот, судил и рядил, как восторженный завсегдатай. Он знал лично многих цирковых знаменитостей. Похоже, что и они его знали... Страсть к балету имел необъятную. По его наущению мы с Борей ходили на балетные спектакли. Потом воз­ никали семинары, быстро переходящие в монолог. Василий Адрианович зорко высматривал «восходящие звезды», предрекал их балетную судьбу, разбирался в хореографических тонкостях не хуже, чем в тонкостях изобразительного искусства. Разрисовывая и как бы «напевая» словами, мимикой, вскидыванием бровей какое-нибудь прекрасное движение балерины, вылетал к последним пределам восхищения с возгласом: «Это уже черт те что!» «Умопомрачительно!» Это постоянное восхищение чудесами искусства было всегда при нем. Все новое и высокое в искусстве Власов понимал как награду за орфический подвиг хождения в Аид прошло­ го. Он не верил в то, что можно поймать что-либо стоящее, помахав наугад руками в пустом пространстве будущего. Нельзя ничего создать из желания быть передовым, оригинальным. В глубинах накопленного искусства видел он посылки всех совершавшихся новаций. Он показывал нам рембрандтовские эскизы к картинам, где ещё нет пред­ метов, но каждое пятно лежит в определенной плоскости, выстраивая пространство, лишенное еще фигуративного содержания. «Чем не кубизм!» - говорил он при этом. Мне казалось, что Василий Адрианович обладает как бы единым «видением» искусства. Оно было для него как бы огромным единовременным хозяйством, где ничто не забыто и все продолжает жить и действовать. И греки, и этруски, и ренессанс, и барокко, и современное искусство живут одной большой жизнью, как бы постоянно нуждаясь друг в друге. 154