Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

АКАДЕМИЯ В СОЛОВЬЕВСКОМ В.А.ВЛАСОВ В необыкновенно узком переулке, в маленькой комнате, в мягчайшем диване утопает удивительный человек. Такие узкие лица литература приписывает Дон Кихоту, Холмсу и Мефистофелю. Диван совершенно лишен цвета, человек - тоже, но наделен какой-то не нуждающейся в цвете живостью. Вертикальные складки его лица то и дело устраиваются в улыбку, которой не хватает места, и углы рта забирают высоко вверх. Нос орлиный. Глаза зоркие и бесцветные, аскетические и веселые одновременно. Это удивительный отец моего дачного приятеля - Василий Адрианович Власов. Он совершенно не похож на людей 50-х годов. Он скорее похож на персонажей кинематографа 20-х. Такие сидят в огромных кепках за рулем костлявых автомобилей того времени. Это папа. А маму зовут Татьяна Владимировна Шишмарева. Я побаиваюсь ее аристократической внешности, хороших манер, строгого курительного прищура... И особенного молчания. Оно тоже кажется строгим и взыскатель­ ным. Когда она приглашает к столу, мной овладевает паника. Я иду... «Костюшок, (Костюшок - это я. В этом доме меня кто как хочет, тот так и зовет) - а руки?». Я иду мыть руки. Я борюсь со столовыми приборами. ...Черно-белый кот повышенной пластичности совершенно растекается на коленях Василия Адриановича. «Посмотри, Кока, - говорит осклабившийся папа и поднимает рукой кота, - он начисто лишен костей и совершенно надувной!» Слабонадутый кот стекает вниз и опять устраивается на коленях, издавая неизъяснимый звук. «Вот! Вот! Пожалуйста! Жуткий тип! Вот возьми его нарочно, потрогай». Кот, правда, расползается, как медуза. А «удивитель­ ный человек» смеется самым необыкновенным образом: он беззвучно клокочет и ритмически всхлипывает, запро­ кинув голову и тикая кадыком. Он всасывает воздух и при этом издает звук «П». Вернее, много «П». Пэ-пэ-пэ-пэ-пэ - в пулеметном ритме. Как жаль, что никто не «записывал» Василия Адриановича на магнитофон! Трудно передать его слова и звуки. Прямая речь тяжело дается дилетанту. Но я буду стараться - напрягать память, вызывать безвозвратные картины... Как у Диккенса, резко на две стороны - хорошие и плохие - художники обступали Василия Адриановича. Он сам жил в краях, заселенных почти исключительно искусством: изобразительным, балетом, кино, цирковым ис­ кусством Хорошие - «обалдеть!» и плохие —«жуткая рвань!» Но это не от грубой простоты, а от донкихотовской воинственности. «Боба, что бы вам с Кокой посмотреть сегодня завлекательного?..» «Завлекательного» оказывается немало. И с полки на диван спускаются Утрилло, Боннар, Лотрек... Начинаются рассказы о «мистификации с ослиным хвостом», о грубых шутках Сезанна перед респектабельным Мане, о завсегдатаях кафе «Проворный кролик»... И еще «сорок бочек» всяких рассказов. О Лебедеве. О Лапшине. Лапшин будто бы летал на каком-то «самолете-этажерке» и слу­ жил в «дикой диви^зии»... В промежутках между анекдотическими интермедиями он вдруг серьезнеет и уже совсем другим тоном обра­ щает наше внимание на какие-нибудь важные моменты великого ремесла. «Посмотри, Боба, какая поверхность... Ты вот вчера нахлестал от угла до угла и доволен. Посмотри у Боннара: все шевелится, строит нужный воздух. Вон барышням на голову какую клюкву надавил. Такого не придумаешь!» Василий Адрианович был стопроцентным графиком, но живопись очень любил и очень «видел». А если кого- либо или что-либо не любил, то всегда знал за что, убедительно изъяснял свою антипатию. Хулить он умел не хуже, чем восхищаться. Конечно, у всякой широты свои берега, и некоторых художников он притеснял, пожалуй, несправедливо. Но убедителен был чертовски: облекал мысль свою живыми и точными словами. Речь его никогда не опаздывала, щел­ кал «выключатель» мысли - и мгновенно вспыхивало цветистое, не книжное слово. Слова тут же набирали скорость хорошего галопа, взрывались неожиданным тропом, размашистым преувели­ чением. Когда же он рассказывал о каком-нибудь случае, коэффициент достоверности был очень низким. Мы легко научились не верить мюнхгаузеновским вымыслам, но это не мешало нашему слушательскому наслаждению. Мы радостно присоединялись к полету его фантазии. Несмотря на все крайности стиля, рассказчиком он был талантливым и артистичным. Но и слушать он тоже умел - свойство достаточно редкое - и в этом проявлялась его врожденная интеллигентность. Саша Сколозубов, Яша Ревзин, Валерий Траугот и я часто рисовали в «шишмаревском доме». Получалось что-то вроде студии. «Папа» Власов уделял нам массу времени. Педагог он был прекрасный. Татьяна Владимировна, мама, занималась нами только в его отсутствие. Т. В. Шишмарева оставила в советской графике след, пожалуй, даже порезче власовского. «.. .Ну, да что срав­ нивать». Василий Адрианович неповторим и значителен как персонаж, как фигура художественной среды, знаток и толкователь живописи и графики, артист-рассказчик андрониковского масштаба. А в качестве теоретика его можно сравнить, пожалуй, только с В. В. Стерлиговым. 153