Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Она тоже не любит подчиняться, как и ее повелительный муж. Она миролюбиво саботирует Пашину власть. И с повелением у Паши никак не ладится. Но Паша человек доб­ рый и, если любит, то и любящий. И прихотям своих любимых и подопечных он следует. Лица при этом старается не терять - ворчит, критикует - но, по-существу, потакает. Так он переезжает, таская на своем горбу утварь, с квартиры на квартиру, следуя цыганским прихотям первой жены, и из мастерской в мастерскую вслед за домоустроительными мечтами второй жены - художницы. Ведь и на­ полеоны скручены своими жозефинами... Со своей первой, типичной Манон, Паша расставался самым драматическим образом. Тут-то и выяснилась опасная степень его привязчивости. Властительный и безвластный Паша любил свою Марину... Павел домостроитель, он любит порядок, справную качественную работу и порядочность во всем. С государс­ твом у него особые счеты. Павел хорошо познал на казенных службах его грубый нрав и органическую непорядоч­ ность. Он знает, что в отношении власти, кроме бесполезной лилипутской войны, ни у него, ни у других граждан ничего не получается. Государство - махина, мужлан и мучитель. Не стоит забывать, что оно и гарант маломальского порядка. Государство можно и обмануть - ведь вражда неравная. В этом смысле мой брат со всем народом и на его стороне. Павел достаточно насмотрелся на безобразия и притеснительные безумия родины. Он много читает. Газеты, журналы. Не имея склонности ввязаться в борьбу, он становится политиканом, т.е. умственно-словесным домашним политиком. За обедом, в тапочках, за рюмкой. Как вся страна. Раньше и теперь, и присно, и, кажется, вовеки. И хо­ рошо бы так. Потому что идут в действенную политику либо честолюбивые безумцы, либо нечисть, либо - «два в одном», как теперь говорят по телевизору. Хорошие люди - редко и мало. Хорошие люди охотно препоручают власть плохим. И потом очень сердятся... Осаженный в своих лучших порывах друзьями, женщинами и нейтральными лицами, Паша стал нелюдим, по трезвости - замкнут, подшофе - осудителен. В быту отшельник. Но общественно-государственные темы почему-то не оставили его в покое и не породили усталый и здоровый скепсис. Вместо того, чтобы уйти в другие сферы, он очень сосредоточился на социуме. Страдает и кипит именно на эту тему. Сосредоточенность на теме общественного зла, погруженность в нее и нервическое душевное участие лиша­ ют исторической перспективы и объективного взгляда. Если се поверять своими жизненными реакциями и забыть о том, что история резка и неповоротлива одновременно и опосредованно отчуждена от каждого участника процесса, наваливается мрак и нервозность. И склонность к обвинениям. А ведь история, при всей неумолимости, делается из человеческого материала. А материал - это мы. Мы, а не «они». Они: лидеры, партии, рвачи и злодеи - рекрутируют­ ся из нас. Из среды, где мы все «одного поля ягоды». На кого «бочку катить», неизвестно. И Павел не знает. Но катит. На воров и мафиозных олигархов? Но воровство и авторитарность, личная и групповая, в обычае страны. А, может быть, и в ее природе. Павел много пьет. И делает это зря. Он нарочито накачивается при мне. Ему со мной нехорошо. А мне с ним. Это не значит, что мы не любим друг друга. Но на всякую любовь есть своя свекровь - придумал я на ходу поговор­ ку... «Свекровь» - это отчуждение, психологический барьер, астральное противопоказание, абстрактная ревность (ни к кому) и подозрительность. Брат подозревает меня в неуважении к нему и пренебрежении им. Когда он, подогрев себя спиртным, провоцирует меня на спор, я креплюсь, молчу какое-то время, потом мало­ душно и бесхребетно провоцируюсь. Молчание воспринимается как пренебрежительный снобизм, а противоречие как неуважение. Ни того, ни другого нет. Это все фантомы самолюбия. Самолюбие у брата здоровенное и какое-то очень серьезное. Без юмора. С ним не пошутишь, не скажешь по- приятельски: «Брось, не валяй дурака» Не бросишь шутейным катышем обычной быто-вой иронии. Он обижается и закипает. Я при нем, как на иголках. И, как в детстве, начинаю злиться на его невыносимую обидчивость. Я знаю, он потом себя поедом ест за конфликты и пьяные вскакивания из-за стола. Но сделать с собой ниче­ го не может. Мы все прыгаем, как железные курочки, которым повернули в заду ключ нашей вздорной натуры. Не он один. С совместимостью у нас в семье из рук вон плохо. Отец тверезый всегда молчал. Глаза мы все, набитые комплексами и фатальной недоступностью друг для друга, неизменно отводили в сторону. Мы разъединены. Братс- твенность, сыновность и отцовство - заросшие быльем запущенные алтари. Им никогда не служить делу любви и единения. Наш клан психопатически неблагополучен. 126