Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Вопрос о том, что утром и, дескать, рано, даже и не стоит. Мы пьем по формуле Ерофеева «и моментально выпил»... (Правда, тогда еще не был гениальных «Петушков»). Маленькая тонкостенная кухонька-хрущевка наполняется Гришиной полярной одиссеей. Валю мы, как бы условившись, опускаем. «Вот видишь, - Гриша показывает отсутствие мизинца, - медвежонок белый откусил... Разыгрался. Я его раз­ дразнил. Цап, и нету. Ну так, немного висел на жилке. Пришлось ножницами...Там полно их. Медведицу завалили, жрать ведь нужно. На одних консервах не протянешь. А этот сиротой остался, Я его себе взял». ...Пахнуло браконьерством и суровой мужской жизнью, Хемингуэем и Джеком Лондоном. Мифический образ дяди Гриши наполняется жизненной плотью и отделяется от Валиного наполнения, от ее критической новеллистики. Гриша растет на глазах, героизируется - полярник, землепроходец, друг больших аркти­ ческих знаменитостей. Он радист. Он растет в большого человека и полярного волка... Он принимал сигналы бедствия знаменитых экспедиций...Он знал Байдукова... Он «бил» хозяина Арктики - белого медведя. Валя сама собой превращается из талантливой устной рассказчицы-иронистки в мелкую коммунальную сплет­ ницу, недостойную подругу большого человека. Нет, ни слова о ней не было! Просто Гриша взлетел на каком-то гуманитарном балансире, и Валя, его супос­ татка, естественно низринулась. Гриша вдохновенно хмелел и еще парил над полярными снегами, но уже слегка заплетался и столбенел, то жмуря, то выкатывая свои красивые большие глазные яблоки. Вот он стал падать, ронять локоть со стола и вскиды­ вать отяжелевшую от славы и алкоголя голову. Мы уложили его спать. Гриша поспал с часок. Проснулся свежим, одержимым желанием выпить сухого вина. Сухое вино к вечеру после дневной или утренней водки, было его гигиенической доктриной. С сухим вином в городе обстояло плохо, о чем я и доложил дяде Грише. «Найдем, не дрейфь, племяш! Одевайся! - скомандовал Гриша. - Ты знаешь магазины». Неудачи следовали одна за другой. Я предлагал вернуться к водке, но мой дядя, гигиенист и диетолог, и слы­ шать о ней не хотел. «Сухача» мы купили втридорога у официанта в ресторане. Две больших бутыли. Арктическая конференция была продолжена... Но вернемся к «конищевским тетям». Вале пришлось признать глухоту своего сына. Глухота была неизлечимой. Шли годы. Миша вырос красивым, большим, похожим на отца. Кончил не только школу, но и техникум. Однако работать по специальности не смог. Валя любила Гришу. В ее натуре была даже, я полагаю, основа, на которой произрастают все виды любви вплоть до таких причудливых, как Валина. Это, конечно, чувственность. Валя значительно моложе Люси и Раи. Что-то произошло в алькове родителей в 20-е годы, какая-то доза сексуальности Вале была придана. Так мне кажется. Все, разумеется, в замурованном, искаженном общественной моралью виде. Стеснительность, брачные не­ удачи, какие-то, вероятно, неведомые мне формы сексуальной зажатости - и все три сестры превращаются в ярых противниц пола. Нищета, плохие жилищные условия и замученность бытом завершают дело фригидности. И все-таки, Валя - на особинку... Инстинкт и романтика любовных отношений не погибли в ней окончательно. Гриша, пьяный, оскорбляющий и высмеивающий ее Гриша, никак не может уйти из ее сердца и окончательно утомить ее воображение. Валины рассказы кишат и кипят Гришей. Возникает уродливая советская «гамсуниада». Любовники-враги мучают друг друга, но преодолеть взаимное притяжение не в силах. Валя зарекается стирать «говнюку» и кормить «паразита», но «мудак» Гриша все же находит на кухне остав­ ленную ему еду и обнаруживает в шкафу выстиранную рубашку... У сестер привязчивые сердца. Надо совершить редкостное надругание, чтобы убыть из зоны их попечения и жалости. Гриша нашел-таки себе комнату и съехал от своей «дурынды». Но, выждав срок, мучимая своей оплеванной заботливостью, преодолев чувство собственного достоинства, Валя навещает своего «дурилу». Жив ли? Не сдох ли? 116