Ковалев, Н. Н. Из книги воспоминаний "В продолжение любви" / Николай Ковалев // Мурманский берег : литературный альманах / Мурм. орг. Союза рос. писателей ; [гл. ред. Б. Н. Блинов]. – Мурманск, 2000.

ИЗ КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ 231 стол и в таком состоянии пребывала часами. Плоть ее была совершенно качественной и несколько избыточной. При том, что мы с братом находились в состоянии мучительного полового созревания, она даже представляла не который противоречивый соблазн. Это была, так сказать, иллюстрация, су ществующего в божьем мире, соединения мощи плоти с немощью духа. Во всяком случае, к научной радости пытливого и проницательного гос подина Фрейда, она иногда проникала в наши жаркие сны... С этой наядой говорить было не нужно, хотя какие-то простые разговоры с ней были возможны. Просто это тело, в своих текучих неосознанных пере движениях, находило некую, почему-то приятную для него, нишу. И этой ни шей был наш обеденный и единственный стол. Звуковой комфорт обеспечи вали ему наши разговоры между собой. Другой почти ежедневной гостьей была тетя Нюша, простонародная ма мина родственница из села Рыбацкого под Ленинградом, где и родилась моя мама. В село возил трамвай, и мы были легко досягаемы. Она везла буднич ные новости оттуда, как бы восстанавливая мамину родовую пуповину, кото рую ее хлопотливая семейная жизнь давно перекусила. Она сидела за тем же уникальным столом часами, часто соседствуя с пышным телом в халати ке, вязала и журчала свои бесконечные новости из "рыбацкой" жизни. Ее никто не слушал. Думаю, однако, что ее рассказы послужили бы бес ценным рабочим материалом для писателей типа Успенского и Ремизова. Мама крутилась "по хозяйству". (Бедная мама!) А мы старуху плохо пе реносили за ее настырные гостеванья и скобарьское произношение. После каждой фразы она громко чмокала и приговаривала: "Вота!" Наш городской снобизм не желал с этим мириться. Но мирился... Вся наша семья была всегда беззащитна перед злоупотреблениями на шим временем и территорией. Кого-либо прогнать даже в самой мягкой форме — мы были не способны. "А ён-то, Пантя-то, опохмяливши, шасть в куридор-та... А баб-та Мань корюшку, утрась, шелудила... Тык ен-та Пантя, с хмелу-та, покандыбал-ать... да, осклизши, балдой-то, хрясть — о сундучище... Вота!" — рокотала тетя Нюша ровным бесцветным голосом, не поднимая глаз от вязания и нисколь ко не рассчитывая на внимание слушателей. Не слушала ее и не смотрела на нее и наша наяда. Больше всего ее красивые и придурковатые глаза следовали за братьями. По здравому раз мышлению, я полагаю, что это, уже зрелое двадцатипятилетнее тело, смут но угадывало, что мы, подрастающие самцы, имеем какое-то отношение к его томлению и возможному разрешению этого томления. Так много уделяю внимания этим двум персонажам, потому что это тот фон, тот "антураж", с которого начинает камера оператора, подготовляя зри теля к появлению героев и развертыванию вереницы событий. Это — наш пейзаж. Наш "статус кво" — нечто неизменное, обрамляющее все, что про исходило в этой многолюдной комнате.