Коржов, Д. Доброволец / Дмитрий Коржов // Площадь Первоучителей : литературно-художественный и общественно-политический альманах / Мурм. орг. Союза писателей России. – Мурманск, 2007. – № 7.

Потомственный военный, за неполный свой сороковник Павел (так звали новоиспечённого командира взвода Сергея) успел навоеваться вдоволь. Снача ла на афгано-таджикской границе, потом — дрался за юрчиков (сторонников пророссийского клана таджикского мира, противниками которых были вовчи- ки — ваххабиты) в местной гражданской войне, после их победы даже коман довал местным спецназом. Потом снова служил — на Дальнем Востоке и, уже после увольнения в запас, опять воевал — в Приднестровье. Привычное дело: и отец Павла, и дед, и прадед были офицерами. Занятно, но прадеда нелёгкая занесла в начале века в Южную Африку. «Он у меня был ветеран англо-бурской войны... — очень серьёзно, без тени улыбки как-то заметил Бирюков. Затем добавил с усмешкой: — Не поверишь: с Черчиллем там познакомился. Когда к англичанам в плен попал... Тот там, кажется, как журналист работал. Как пра дед рассказывал — молодой, надменный. В общем, не понравился ему будущий премьер». Дед Бирюкова воевал в Первую мировую и гражданскую, в Интер бригадах в Испании — без единой царапины, ранен не был ни разу, смертный свинец нашёл его в мирное время — расстреляли в 37-м. А вот отец в Отече ственную дошёл до Берлина. От него у майора остался трофейный цейсовский бинокль, с которым Павел никогда не расставался. А ещё в Бирюкове жила, видимо, от предков унаследованная страсть к войне. Не то, чтоб так уж любил он это занятие, но было оно для него обычным, естественным. Воевал майор столь же привычно и просто, как дышал. «Война — это ведь как наркотик, — как-то признался он Сергею в их полуночных беседах. — Здесь человек пережи вает состояния, которые в мирной жизни от него далеки безмерно. Близость смерти — она же все чувства обостряет до предела. Опять же тут, в окопах, ты, как в рентгенкабинете — насквозь просвечен. Какой ты есть, таким себя и явля ешь миру — без маски, голеньким. Ежели ты говно, то это видно сразу — без очков. За бруствер голову можно спрятать, а гнилого своего естества никак не утаишь, не спрячешь...» В бою майор с неизменными «Цейсом» на груди и кожаными перчатками на тонких руках часто напоминал механизм: движения чётки, выверенны. Однако от машины Павла выгодно отличала способность к непредсказуемым, внешне совершенно нелогичным решениям и поступкам — обычный вояка-уставник никогда бы не полез в незнакомые окопы в незнако мой стране, минуя посты и часовых, ему бы такой трюк и в голову бы не при шел. Плыть против течения, жить не по правилам — редкий дар, который хорошего профессионала делает профессионалом незаурядным. Но великое всегда начинается с простого. На следующий же день Бирюков осмотрел не только участок позиции, за который отвечал его взвод, но и весь ротный огневой рубеж. - Нужно перестраивать оборону: и окопы чтоб были полного профиля, и блинда жам ещё один накат не помешал бы. Надо и доты обустроить понадёжнее, — заметил он сопровождавшим его Сергею и командиру роты. — Надо укрепляться. Если, конеч но, жить хотим. Жить долго и счастливо... Сергея не удивило, что Докич и, вообще, все сербы Другой (второй) четы восприня ли сказанное майором как приказ, нечто обязательное к исполнению. А ведь Бирюкова они знали всего-то один день, и начальником он был лишь для части из них, да и работа, которую он предлагал им сделать, была не из приятных. Да уж, потяжелее, чем иной бой. Но что-то в самом Павле, не только в его словах и замечаниях, звучало такое, что подчиняло, заставляло войников слушаться пришлого майора беспрекословно, без воз ражений. Его уверенность в себе, особая командирская повадка убеждали больше креп ких слов и начальственного рыка. У Сергея порой возникало ощущение, что за спиной товарища—идед его, и прадед, идошедшийдо Берлина отец, —ну как не подчиниться