Коржов, Д. Доброволец / Дмитрий Коржов // Площадь Первоучителей : литературно-художественный и общественно-политический альманах / Мурм. орг. Союза писателей России. – Мурманск, 2007. – № 7.

Тут только Сергей заметил, что «братьев из ларца» нет. Прошёл в угловую комна тушку, где пролежал поддня в «бункере» из трупов, и только здесь нашёл обоих. Стар ший, Колёк, сидел на корточках улежащего на полу Санька и тупо смотрел в стену. Глаза младшего были закрыты, на губах — знакомая не то ухмылка, не то улыбка. А чуть ниже виска —чёрная точка и размазанный по пыльным волосам след крови, что уже не текла, присохла, ушла вместе с жизнью из недвижимого тела Санька. Колёк сначала не обратил на него внимания, лишь спустя какое-то время, почуяв присутствие другого человека, повернул к Сергею свою седую голову. Смотрел не видя, как сквозь стену. Потом сказал: - Мы уходить собирались. К хорватам. Там больше платят... Теперь, бля, не дож дутся, не уйдём. Ни он, — Колек помедлил, а затем, закашлявшись, наконец, выдох нул: — Ни я... Сказал и ещё раз открыто, распахнуто, как никогда прежде не делал, глянул в лицо Сергею. «А глаза не стеклянные. Дурные, недобрые, но — живые...» — машинально подумал тот, возвращаясь в срединный зал, к бункеру. Ребята отдыхали: сербы горсткой в углу о чём-то разговаривали вполголоса. Бирю ков устроился с неоткрытой банкой тушёнки рядом — сосредоточенно о чём-то думал, хмуро и тяжело. Алтаец лежал чуть в стороне, не спал, беспокойно ворочался — оно и понятно, как тут на голодный желудок заснёшь? Бурчал что-то негромко, словно напе вая, отбивал ритм тяжёлой (кулаки— как чайники), твёрдой рукой. Сергей прислушал ся. И словно музыка зазвучала. Музыка прошлой, мирной жизни: В краю тугого винограда, в предместьептичьемгладь да тишь: закат томатным маринадом стекаетс черепичных крыш... Как странно звучали стихи здесь, на войне. Как нечто противоестественное. И свя тое. И, как и в мирной, пошлой жизни были они совершенно не нужны — ни для чего: нидля завтрашнего боя, ни для сегодняшнего пустого желудка. Но, как и тогда, хотелось их слушать —ещё и ещё, ведьте несколько строчек, что прочёл Алтаец, были и красивы, и тревожно-пронзительны. «А ещё?» — тихонько, шепотом, попросил он. И, казалось, забытая музыка зазвучала вновь... Мы проживаем в странном мире, перевернувшемся вверх дном, где земские врачи в трактире сидят за ягодным вином. Где над горячей черепицей, любовный празднуя сезон, ракетоносцы, словно птицы, летятна колокольный звон. Где сельский праздникжарко манит царь-рыбой на расшитом льне. Где женщина идётв тумане. Идёт — и плачетобо мне. - Откуда это? Чьё? — ошарашено спросил Сергей, повторяя про себя, запавшие внутрь существа строки про ракетоносцев, летящих на колокольный звон, и ту женщи ну, о которой и сказано-то два слова, а ты её видишь. Словно живая она, сидит рядом и гладит тебя бережно по давно не мытым волосам. - Моё, Серёжа, моё... — медленно, будто нехотя выдавил Алтаец. — Меня ведь когда-то не Алтайцем звали, а поэтом. Литературный институт окончил. Книги выхо дили. А сейчас вот кажется — не со мной всё это было. С другим, незнакомым мне, человеком. - А обо мне вот никто не заплачет, — всё не отпускали Помора те несколько строк в самом конце. — Разве что птицы. Да и те — не заплачут...