Коржов, Д. Доброволец / Дмитрий Коржов // Площадь Первоучителей : литературно-художественный и общественно-политический альманах / Мурм. орг. Союза писателей России. – Мурманск, 2007. – № 7.

кий. Тогда они отведали простой и сытной местной еды, дело было в пост, и разносолов не ждали, да и не хотели — знали тамошние порядки. Но хозяин рассудил иначе. Неж данно Сергей ощутил за спиной чужого человека — резко, повинуясь привычке, выра ботанной фронтом, обернулся. Невысокий монашек в простецкой поношеной рясе — остроглазый, с клочковатой, иссиня-чёрной бородой, поклонился, спросил — тяжело, с видимым трудом ворочая пухлыми губами простые слова: «Црно али било?». «Чёр ное или белое?» — не нужно было знать сербский, чтоб это понять. Понял Сергей и то, что чёрным здесь называют красное вино, сказал тихонько: «Црно...» Монашек кив нул, быстро, но без суеты вышел из трапезной, а вернулся с бутылкой «Црнего врана- ца». .. .Вот и весь тот вечер в «Фреске» они пили с Весной этот терпкий, мучительно сладкий напиток. Она рассказывала ему про своё житьё до войны. В общем, обыч ное детство ребёнка из благополучной семьи, где бы он ни жил — в Москве ли, Париже или Белграде: дом-школа-университет, хорошие книги и хорошие друзья. Всё, как под копирку. Отличие и важное состояло в том, что в школе Весна учила русский язык — серьёзно и с любовью, что для девочки из Европы — невиданная редкость. А сейчас вот она писала диссертацию по Есенину. Он попросил, и Весна прочитала наизусть «Не жалею, не зову...». Читала мягко, с некоторой неуверенно стью, робостью даже. Сейчас эти знакомые, с мальчишества известные в России каждому строки, вдруг показались Сергею новыми, словно никогда не звучал ему этот колокол светлой и горькой печали: «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым...». Весна читала, чуть растягивая гласные, будто пела. Пела не громко — некоторые слова Сергей скорее угадывал, считывал с тонкой, изменчи вой нити её губ. Как же было хорошо... И от тёплого, с запахом кофе и табачного дыма, сумрака кафе, и от негромкой, тягучей, блюзовой мелодии за окном, и от этих вечных строк про «страну березового ситца» и прошедшую молодость. Она читала, а Сергей положил на её, свободно лежащую на столе руку, свою ладонь. Весна по-сербски резко посмотрела ему в глаза, не прерывая чтения, улыбнулась. Руки отнимать не стала. Он подумал тогда, что очень давно не чувствовал себя так хорошо. Наедине с женщиной в ресторане — когда это было с ним последний раз? Вспоминать не хотелось, но почему-то вспомнилось — хоть и было это далеко и невозвратно — не дотянешься. Словно и не с ним. .. .Это случилось незадолго до его отъезда сюда, на Балканы. Сергей тогда приехал в маленький южный город — к женщине, которую любил. Приехал всего на два дня — очень хотелось, пусть и совсем коротко, увидеть её, быть с ней. Хоть и понимал, что их прощание, в общем, уже состоялось, и всё это — только послесловие... Но человек причудливо устроен: как бы плохо ни было, привык верить в лучшее, даже, когда вок руг — ну полное дерьмо. И это, должно быть, правильно. И внешне — всё сложилось замечательно — как в калейдоскопе, один к одному: и билеты он взял легко, хоть южные поезда шли полнёхоньки; и погода — всё солнце и солнце без намёков на дождь; и встретили радостно, как своего. Хоть и был его приезд неожидан и странен, её мама сказала: «Хорошо, Серёжа, что ты приехал. Женя, знаешь, тут совсем затосковала. Скучно ей с нами...» И с готовностью отпустила их вместе к морю. ВАнапе они сняли комнатку у вдовы местного учителя: полноватой, добродушной тётушки, у которой в это время гостил внук, а в соседней с ними комнатке уже неделю жили молодожёны из Москвы. Словом, всё вроде было хорошо. Единственно, что беспокоило — это тоненькие, почти прозрачные перегородки между жилыми уголка ми этого южного особнячка. Чихнёшь в одном углу, а в другом, самом малодоступном и дальнем, тебе уже желают доброго здравия. Но это, конечно, пустяк, ерунда полная, I которую быстро перестаешь замечать, когда рядом с тобой любимый человек.