Коржов, Д. Доброволец / Дмитрий Коржов // Площадь Первоучителей : литературно-художественный и общественно-политический альманах / Мурм. орг. Союза писателей России. – Мурманск, 2007. – № 7.

Особая предстояла ночь —нетакая, как все —Рождественская. И служба —особая— монастырская, праздничная, долгая. Сергей стоял в центре небольшого, ставшего от многолюдья ещё меньше, зала: слушал священника, молился. Ещё —украдкой следил за Женей. Та стояла чуть всторо не — толпа разлучила их — равнодушно и жёстко. Сергей волновался за неё: Рожде ственская всенощная — путь длинный и трудный, если не привык, может показаться совсем уж каторгой. А Женя, он знал, не привыкла — избалована, капризна. Но, моло дец, держалась. Да и служба-то была удивительная. Во всем полуночном мире вок руг — тьма кромешная, а тут — свет, ослепительно яркий, небесный, и священник, и дьякон, и иподьяконы — красивые, ладные, в специальных по такому случаю золочё ных ризах. Дьякон — огромный, рыжебородый, с разбойным блеском в чёрных глубо ких тазах, басит тяжело, раскатисто: «Пре-му-у-дрость...». И почти физически, в яви, ощущаешь в такие минуты близость Спасителя, его тепло и всепобеждающую силу. И совсем уж рядом, едва ли не в двух шагах — вечный охранитель этих мест: могучий воин, ставший Святым. Седой весь, очень простой и понятный, близкий каждому и, в то же время, величественный, необоримый. Сергей всю службу чувствовал его присут ствие, взгляд —тот смотрел на молящегося с древней иконы пристально, испытующе. Но и, как показалось, одобрительно, без грозы. Сергей любил эти часы молитвенных стояний, когда ты и один, и вместе со всеми, и наедине с Богом, говоришь с Ним тихонько, и Он тебя слышит. Какая уж там уста лость. .. В какой-то момент, когда служба перетечёт уже за половину, вдруг почудится, что ты и все люди вокруг — на одном большом корабле, почти одно целое, и деревян ная эта, умелым топором сработанная лодья, поднимается, возносится к небу — выше, выше... А там и общее, соборное пение, что так радует и тревожит сердце, сотрёт на короткий миг телесные преграды между поющими, сольёт их в одно: «Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли...» Всё и в эту ночь было так. И ещё —много другого: внешне —простых, привычных вещёй, которые показались ему тогда необычайными, небывалыми. Они начались до службы — с крещёния нескольких офицеров в Рождественской иордани: неизменный выдох «эх» в момент, когда принимала их студеная прорубь, потом —ледяные искорки брызг из проруби на их молодых, мускулистых телах, и на груди у них — новенькие оловянные нательные крестики, что показались ему тогда замечательно красивыми. А затем, уже после службы, около пяти утра — праздничный стол, разговенье. Простая, но очень сытная и вкусная еда: картошка с мясом, квашеная капуста с красными капля ми мочёной брусники и — яблочный пирог с пряным, приятно бодрящим после бес сонной ночи «Киндзмараули». И слова Жени — в то утро как-то по-особенному радо стной и очень красивой, показавшиеся ему сейчас выдумкой, затейливой небылью. - Знаешь, на службе, в церкви... — она осеклась, замолчала внезапно, словно фазу не найдя нужных слов, чтоб сказать то, что хотела. Потом продолжила: — Я видела... Ты стоял, погружённый в себя. Отдельный. Словно не со мной. И не здесь. Она снова смолкла, а затем, улыбнувшись, наклонилась к самому его уху и произ несла медленно, едва слышно: - И ещё. Ты был в этом своём тулупе, который я терпеть не могу, такой красивый. И очень русский. Родной... Так она сказала. Сергей и не помнил, что ответил, да и те Женины слова не принял всерьёз. Да это и понятно, легко объяснимо. Знал ли он тогда, что такое — быть рус ским? Да он этого и до сих пор не понял, хотя здесь, в Боснии, может быть, это было гораздо очевиднее и яснее, чем в России. Словно зеркало, в которое смотришься, очис- Iтили от грязи и копоти... Сергей не в первый раз за время своей балканской жизни поймал себя на мысли, что сербы знают и о нём самом, и о его стране много больше.