Конецкий, В. В. За доброй надеждой : роман-странствие. [В 2 книгах]. Кн. 1, ч. 1-2 / В. Конецкий. – Москва : Терра, 1997. - 349, [2] с. : ил.

можно от резкой, рывками, этой качки. А я люблю ходить на вахте. Тогда быстрее проходит время. После вахты я немного почитал «Праздник, который всегда с тобой». И, как всегда, с первых слов Хемингуэя у меня защемило душу. Когда открываешь настоящую книгу, начи­ наешь медленно погружаться в нее, то появляется томитель­ ное ожидание красоты, предчувствие той красоты, которая ждет тебя где-то впереди в жизни. И так веришь в то, что эта красота обязательно войдет в твою жизнь, что даже поче- му-то становится печально. И чувство благодарности к писа­ телю пощипывает глаза. Я болтался в своей койке где-то посередине Баренцева моря, тепло укрывшись одеялом поверх одежды (мы снимали толь­ ко сапоги). Удобно горела над головой коечная лампочка. У меня не было никаких забот, кроме заботы встать через шесть часов на вахту и отстоять ее честно. Моя совесть была более-менее покойна. Волна — я слышал это по звуку — ста­ новилась меньше. Я читал о Париже и был полон предчувствием той красоты, которая еще обязательно ждет меня впереди. Хемингуэй грус­ тил о своей первой жене. О первой жене часто грустят в старости. Интересно, как относятся к этой грусти вторые же­ ны? И хорошо и плохо быть второй женой большого писателя, и я думал о том, что только одну женщину мужчина берет с собою в могилу и в полет к звездам. И так, очевидно, поло­ жено от Бога. В «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэй много писал о еде. Он запомнил на всю жизнь, где, что и как они с первой женой ели. Он говорит, что голодал тогда. Сейчас многие на Западе подробно пишут о еде и питье и других плотских штуках. Я все-таки думаю, что они подробно пишут еду и питье не потому, что они голодали. Их голод — просто обжорство рядом с тем голодом, который знают в России. Хемингуэю даже не снился тот столярный клей, который мы ели в блокаду. А я как раз поэтому не люблю писать о еде. И совершенно не помню, где и что ем за день. А он точно запомнил то, что ел сорок лет назад в Париже. Дело тут не в голоде, а в том, что западные писатели через еду, вино и женщин хотят передать плотское ощущение жизни, ее мате­ риальность, плотность, вкус. Читая «Праздник», я еще подумал, что Хемингуэй кое в чем начал повторяться. Только Толстой ни разу не повторился в своих художественных книгах из-за старости. Если он по­ вторялся, так делал это вполне сознательно. Хемингуэй был честным перед самим собой. Он не боялся плохого в себе, потому что всегда боролся против плохого