Конецкий В.В. Рассказы и повести разных лет. Москва, 1988.

плещется равнодушная вода, крутится размокший окурок, все не может потонуть. Потом тонет... И вдруг: — Димка, ты тут? Черт, темно как... по правде говоря... — Маня!? — орет Шаталов .— Маня, это ты!? — Ага. Я. Он уж е возле самой койки. Его хочется обнять, стук­ нуть по спине, но все это совершенно ни к чему. — Заступаю вот сегодня по к амбу зу ,— говорит Ш а т а ­ лов так, будто они расстались вчера.— Схватил пару по стрельбе. — Ага. Я знаю ,— говорит Маня. Он скидывает с плеча вещмешок.— Эта койка свободна? — Д а , а ты какими судьбами сюда? — На б а рж е ,— говорит Маня и кидает бушлат поверх мешка. — Почему? — Тож е прихватил гуся. — За что? — Тож е за стрельбу. Никак, по правде говоря, не мог пристреляться. И погода была плохая... Вот и... Он не умеет врать, этот Манька. Совершенно не умеет. Весь последний курс стрелял в кабинете лучше всех, а т е ­ перь не смог пристреляться! — Лешка! — говорит Шаталов, от полноты чувств называя Маню его настоящим именем.— Ты всегда был большой дубиной... Неужели ты узнал, что я остаюсь, и специально отстрелялся плохо?! Ночь. Штиль. «Комсомолец» не шелохнется. Палубы пустынны. Только с мостика доносится кашель вахтенного офицера. На востоке — там, где Ленинград ,— небо под ­ свечено городскими фонарями и будто дрожит. Они с Маней сидят на полубаке, курят. — Чем дальше от войны, тем слабее махорку делают ,— говорит один. — А помнишь, раньше была в красных пачках и чер­ ных,— говорит другой. — В красных — крепкая; в чер­ ных — дрянь. — Только не сами пачки были красные, а надписи на них: «Тютюнтрест». — Ага... Так они беседуют. Но больше молчат. Просто сидят и смотрят на темное море, тлеющее на востоке небо, бли з ­ кие огоньки Кронштадта. 93