Конецкий В.В. Рассказы и повести разных лет. Москва, 1988.

века за дурака почитал, а я «квази». Я, Петр Иваныч, из Пескаревых, а Пескаревы не дураки, а, если хочешь по- современному, философы, потому что все, кто умеет жизнь любить — а мы умеем, умеем мы жизнь любить! — так те все философы, а ты хоть высокообразованный капитан- наставник, а не философ, потому как жить-то не любишь, службу любишь, положение карьерное, ответственность и власть, и море это дурацкое любишь, а не жизнь! Ты морю этому тридцать лет, как семьсот пуделей, служишь верой-правдой, и потому тебя жизнь, как пуделя, и о б ­ стригла, хотя ты и умный, ничего не скажу — умный ты человек, и плавать с тобой спокойно, но только любой ум подлец, а глупость-то моя продуктивнее. Как в народе говорят? Чем глупее, говорят, тем и яснее! Я вот сейчас в каюту пойду и буду про полезных для природы птичек читать, душу тешить, и з а б о т у меня д о завтрашней вахты и нет ни единой, а у тебя-то! У тебя забот этих! Беспокойств, опасений! Господи, пронеси и помилуй! Сколько в голове чепухи-то квазиумной держишь — радиотехники всякой, электроники, таможенных манифестов д а пунктиков отчет­ ности, а все это до настоящей жизни и не относится! Ну, хорошие у тебя пароходы, ну, красивые, а разве какой птице веселей, если она в красивой клетке чирикает до шестидесяти лет? Молчишь, Петр Иванович? — Жалость какая, что ракетные пистолеты «Бери» с вооружения торговых судов сняли,— сказал я .— Был бы здесь ракетный пистолетик, я тебе, Фаддеич, прямо в лоб ракетой бы запузырил. — И не об этом ты сейчас думаешь! — воскликнул Пескарев с глубоким уб ежд ени ем .— Думаешь: и как я его, мудреца такого, раньше-то не раскусил, характеристику на него соответствующую куда надо не послал, как это я про- табанил? Поздно , Петр Иванович, мы теперь с тобой задами друг к другу повернули и — пошла дистанция увеличиваться! Д а и по закону у меня все, по закончику! Чешите с е б е ,— как это ихний полицай выразился? — че­ шите себе пониже спины битыми бутылками, а Пескарев жить без вас начинает! — Ну, Пескарев, ну, почтеннейший, ну, уважил! — сказал я.— Только теперь помолчи, хватит, тошнит меня, прямо с души воротит. — Совершенно справедливо на этот раз изволите из себя вылезать от злости, Петр Иванович, совершенно справедливо! А мне, извините, точку надо на карту поло­ жить — вахта кончается. Мы, Пескаревы, свое маленькое 320