Конецкий В.В. Рассказы и повести разных лет. Москва, 1988.

отвращение к ее прелестям, которого она, будучи ж енщи ­ ной, все-таки не могла не ощущать, хотя я и скрывал его с мужеством спартанского мальчика. И страх перед моим влиянием на Юру, перед коррозирующим влиянием на его влюбленность. И — главное — древняя, темная, злобная ревность к недоступной красоте и настроению, скрытым в хорошей песне, если ее поют как воспоминание о смелой и более или менее честной мужской судьбе, о былой любви и верном товариществе. Любопытно мне было наблюдать, как ненависть и страх д аж е перед далекой тенью какой-то красоты сублимирова­ лись в желание расправиться с гитарой. — Ха -ха -ха ...— давилась Виктория, вырывая гитару из рук Юры, царапая скользкую гитарную шкуру, прижи­ мая струны и задирая ноги на диван так, чтобы гормоны ударили Юре в башку и вышвырнули из памяти осколки благородных воспоминаний, и желание отстраненной кра­ соты, и ощущение открытого моря. — Ха -ха-ха... А почему они мне инструмент не хотят отдать! Ха -ха-ха ... А я т ож е играть хочу... А я б у д у то петь, что все знают, а то они поют все военное да старомодное, что мы, девушки, и не хочим петь, ха -ха-ха... И вместо того, чтобы дать ей по рукам или просто- напросто один раз нахмурить брови, Юра отпускал гитару и проваливался в мутный омут — чуть не сказал «любов­ ный»,— в мутный омут половой игры, в блеск и шорох серебряных колготок. И — это сра зу с высот настроения, с высот углубленности в мелодию, с высот тихой полу­ улыбки грустных воспоминаний; от тающих в тумане скалистых гор Рыбачьего, от ветки рябины на рассвете, вздрагивающей з а открытым окном молодости, от б е р е з о ­ вого веселого говорка золотой рощи, от памяти погибших д о срока, от грозного гула турбин «Гремящего», от брат ­ ского объятия русского и британского дымков над мимо­ летно заштилевшим Баренцевым морем... Если бы хоть не было бы этих сверхглубоких перепадов, контрастов, взле­ тов и падений, если бы был один постоянный монотонный фон пошлости, то я мог бы амортизироваться к нему — ведь привыкаем ж е мы д а ж е к грохоту трамвая под окнами или к дурному запаху — так счастливо нас устроил бог. Но когда пошлость не просто сосуществовала, а все время б о ­ ролась с чем-то благородным и все время поб еждала его — и опять, и опять, и опять п о б ежд ал а ,— то это было очень тяжело. — И чего вы все думаете и думаете, ха -ха -ха? — 250