Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

НЕЛЛИ КУЗНЕЦОВА писателем. Я особенно поняла, почувствовала это много лет спустя, когда взяла в руки только что вышедшую в свет книгу о Конецком Татьяны Акуловой, жены, а теперь уже вдовы Виктора. Одно из пи сем той поры, обращенное к брату и опубликованное в книге, как раз и рассказывает о такой спасательной операции, в которой он, Виктор, был командиром аварийной партии. «Словами не передашь того, что было, — писал он брату, — без усиления и сгущения кра сок, а делать этого не хочется совсем — поверь...» И потому письмо кажется скупым и строгим, как документ. И тем не менее читать его без спазм в горле невозможно. Спасая людей, он пробыл в январской воде 1,5 часа при температуре 1,7 градуса, а все моряки, служившие на Севере, знают, что сердце не выдерживает ледяной воды. Самого Виктора после этого возвращали к жизни, растирая бортовыми щет ками под горячим душем. Вообще эта книга поразительна. Она сделана с редким тактом, с огромным уважением к памяти мужа. Я говорю «сделана», потому что Татьяна совершенно исключила себя из текста, из событий, как будто даже из жизни Виктора. В книге — его письма к родным, дру зьям, письма к нему, дневниковые записи, документы. Но, боже мой, как совершенно по-новому открывает эта книга Виктора. Мы с му жем знали его более сорока лет, любили его, бывали у него в гостях во время своих нечастых наездов в Питер, говорили, казалось бы, обо всем. Знали, что он надежен, что он —друг... Когда наша дочь по пала в автокатастрофу и лежала в больнице, он, совсем уже больной, не выходивший из квартиры, звонил почти каждый день, спрашивал, не нужна ли помощь, предлагал «пустить шапку по кругу», если не хватает денег. И все равно... Разве могли мы себе представить, сколь ко щемящей нежности таится в нем, таком, казалось бы, колючем, склонном к иронии и сарказму? Его письма к матери я читала ночью, не в силах оторваться от них, при тусклом свете настольной лампы, накрытой полотенцем, чтобы не мешать другим. И горькое чувство раскаяния, непоправи мой вины за то непонимание или, скажем, недостаточное понима ние, с которым относились к нему друзья, томило и мучило меня, выдавливая слезы. Это чувство останется теперь уже навсегда, на верное, до самой последней черты. «Маленькая, родная, бедная моя мамоська, —писал он матери. — Родная моя, есть одна неприятная вещь, которую я должен написать тебе. Вещь нужная и бесконечно хорошая для меня. Дней через 7-10 я ухожу в очень большое плавание —на Южный Сахалин...» Он знал, что для нее это будет очень больно — не видеть его так долго. И все 80