Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ЕВГЕНИЙ СИДОРОВ поэт здесь ни при чем. Виктор писал какую-то полемическую статью (а других он просто не писал) и искал зловредный первоисточник. Когда я указал на Д. С. Лихачева, он поостыл и, вероятно, задумался. Вообще-то говоря, термин Лихачева не научен, но поэтичен. Это метафора, вполне допустимая в публицистическом обиходе. Экология — наука, в крайнем случае, часть культуры в широком смысле этого слова, но так как никто пока точно не определил, что такое «культура», можно и так. Вика чуял слово, как хорошая гончая, и терпеть не мог прибли зительности. Здесь с Юрием Казаковым они были парой что надо. Ему нравилось, когда его (подобно Виктору Некрасову) называ ли Викой. Так его, впрочем, звали с детства. О Юрии Казакове Конецкий написал воспоминания. Они дру жили, ссорились, искали друг друга. В этих мемуарах много испове дально-иронических писем и много печали. Конецкий здесь особен но открыт перед читателями, и, надо сказать, не щадит ни себя, ни других. Он словно сдирает прямо на наших глазах коросту с души, которая тайно ищет сочувствия и понимания. Два писателя, каж дый по-своему, играют «на разрыв аорты», и Конецкий, провожая взглядом уходящего друга, со смертельной тоской понимает, что в и с к у с с т в е слова и есть единственная, может быть, и призрачная, надежда на спасение. Конецкого преследовал призрак рабства. Это извечный комплекс русского интеллигента, хорошо известный не только по А. П. Чехову. Если чего и боялся Конецкий, так это собственного страха, прилюд но наступал ему на горло, то и дело обращаясь к спасительной иро нии по отношению к самому себе. Ему было, что терять, и было, что искать. Он больше всего доро жил внутренней независимостью, и в этом была его сила и опреде ленная слабость как писателя. Потому что бывают ситуации, когда отречение от себя, растворение в другом —есть любовь к свободе. Конецкий хорошо это понимал. И сочувственно выписывал фразу Игнатия Ивановского, переводчика шекспировских сонетов: «Первый признак русской литературы совпадает с первым призна ком любви: другой человек тебе дороже и интереснее, чем ты сам». Сейчас много говорят и пишут о «шестидесятниках», о людях, чья молодость и духовное созревание связаны с идеями XX съезда партии. Конецкий по структуре нравственных убеждений —один из них, но он никогда не принадлежал ни к каким литературно-идей ным группам. «Нравственно обняться» он мог только на опреде ленном расстоянии, в писательстве, в рефлексии, но не в прямом 426