Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

РЭМ БАРАНЦЕВ в Карабахе я смотрел фильм „Ганди", и резня между инду сами и мусульманами потрясла меня предчувствием беды в нашей многонациональной империи. Но кто нас выведет из ада? На каком духовном потенциале? Где наши Ганди? — Только самим приходится тянуть эту лямку, не меряя ни силы, ни жертвы». В начале 1980-х Виктор откликнулся на наше предложение вы ступить в клубе книголюбов Петродворцового учебно-научного комплекса университета. Когда я стал представлять его в превосход ных тонах, он остановил меня, сказав, что сейчас полезет под стол от стыда. Пришлось быстро стушеваться. После его выступления один из ответственных товарищей задал вопрос об отношении к пи- сателям-эмигрантам, таким как Аксёнов, Гладилин и им подобным. Каверза заключалась в том, что именно с Василием Аксёновым Конецкий был не в ладах. Но Виктор, нахмурившись, твердо сказал, что произведения уехавших писателей — неотъемлемая часть рус ской литературы. Нынешней молодежи трудно представить, что по добное заявление было тогда рискованно смелым. Встречались мы обычно у него, но один раз он приезжал ко мне, когда я собирал друзей, чтобы рассказать об архиве А. А. Любищева. После чтения переписки Любищева с П. Г. Светловым (она частично опубликована недавно в книге Любищева «Наука и религия», СПб.: Алетейя, 2000) Виктор заявил, что Светлов ему нравится больше, чем Любищев. Оказавшись однажды бездомным, я позвонил ему поздно вече ром с просьбой переночевать и три месяца жил во второй комнате его квартиры. До сих пор сохранился листок, на котором фломасте ром размашисто написано: «Обязательно подогрей и съешь борщ в белой кастрюльке. ВК». Прочитав рассказ «Артист», я спросил, в каком углу стоял рулон, в котором прятался Олег Даль. Он сердито ответил, что не надо воспринимать это буквально и что он, быть мо жет, это просто выдумал. Не уступая, я настоял на своем праве вооб ражения, но угол так и не был показан. Сменил приют я лишь тогда, когда к нему приехала женщина, с которой надо было круто решать вопрос о том, как быть дальше. Связать себя браком он так тогда и не решился и очень нервничал, срываясь по пустякам. Мы нелепо пору гались по поводу моей терпимости к подержанным вещам, он обо звал меня скобарем, я его —пижоном. Уходя, я сказал: «Не поминай лихом». Он жестко ответил: «Ладно. Не буду». И действительно, не стал, не окунул меня в одну из своих остроумных «клякс». Хотя, мо жет быть, где-то обиняком и зацепил, а я не заметил, не узнал себя, 412