Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

РЕКОМЕНДАЦИЯ Одним из самых общих правил, наряду с записью текста слева направо, для литературного сочинения является его правдивость. Однако, если с расстановкой букв в нужном порядке справляют ся все пишущие, то с правдивостью дело обстоит гораздо хуже. Абсолютной правды достигают гении, а нам дано лишь стремить ся к ней по мере возможности, пользоваться той манерой письма и теми приемами, которые могут помочь соврать поменьше. У каждого пишущего эти приемы —свои. Помню, как я был потрясен словами того же Льва Николаевича Толстого в конце одного из «Севастопольских рассказов», когда прочитал их впервые: «Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей кра соте его и который всегда был, есть и будет прекрасен, —правда». Не лишне их напомнить. Могут подумать, что я ломлюсь в открытую дверь, но это на пер вый взгляд. Дверь лишь временами приоткрывается, ибо снабжена достаточным количеством пружин и противовесов, стремящихся придать ей устойчивое закрытое состояние. Я буду говорить только о субъективных «пружинах», потому что именно они, в первую оче редь, мешают писать правдиво. Обращаюсь к своему опыту. Другого у меня нет. Когда-то я писал стихи, и именно то, что называется «лирикой». В новом издании «Словаря иностранных слов» о лирике сказано, что она «является прямым выражением индивидуальных чувств и переживаний». Так я и делал — прямо выражал индивидуальные «чувства», пользуясь пятью основными стихотворными размерами, и зарифмовывая «переживания». Сейчас мне кажется это странным. Но тогда я часами просиживал над листком бумаги, стараясь вогнать индивидуальные чувства в жест кую метрику стиха. Удивительно, что стихотворные ограничения ме нее всего влияли на правдивость изображения чувств, однако сильно дисциплинировали и приучали не лениться в работе над словом. Но протекло время, и стихи ушли вместе с молодостью, уступив место прозе. И тут наступил поиск средств, могущих «воспроизве сти во всей красоте» того самого толстовского героя —правду. Проза «в третьем лице» пугала меня. Относительность подавля ющего количества суждений, которую я ощущал постоянно, при водила к тому, что даже непреложные истины типа «Волга впадает в Каспийское море», в моих устах почему-то выглядели так: «Волга, как мне кажется, впадает в Каспийское море. Впрочем, я не настаиваю». О какой позиции Господа Бога можно тут говорить? 339