Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ДОМ НА КАНАЛЕ и даже с самыми близкими людьми. Но это больше издержки письма, чем душевная очерствелость. В мемуарных книгах Конецкого возобладали покаяние и беспо щадность к самому себе —и тут уж не до позерства. Горюя о кончине столь милого его сердцу персонажа, «ближайшего друга и советчи ка» Петра Ниточкина, сокрушаясь, как пустынно и одиноко стало без него «в житейском и литературном море», Конецкий признавал ся: «Возраст сказывается и в том, что все и все, что и кого я вижу во круг, мне докучает и меня раздражает. Мне не о ком сказать хорошее от чистого сердца. Зрелость это? Или пропечаталась наконец вся мелкость моего духа? В любом случае, это приносит мне душевных мучений больше, нежели всем другим, кого вижу и знаю вокруг...» Нелицеприятные, честные слова —без скидки на жалость к окружа ющим и снисхождение к самому себе. Что же до искренности, то наивысшей отметки из шкалы прав ды она, по-моему, достигает в повести «Последний рейс», где лейт мотивом, порой надсадным, сквозит мысль о прожитой жизни. Писатель то и дело ловит в себе приевшееся ощущение: «Все это уже было! Все повторяется, все было, было, было, было... или в прошлых книгах писал и забыл? Но точно: и внутреннее настроение, состоя ние души, и состояние природы, ее настроение — все повторяется или даже в тысячный раз происходит во мне и окружающем мире». Жизнь и написанное о ней смыкаются у него в едином потоке памя ти. И — «ничего за кормой такого, что хотелось бы еще пережить...» Ну что же? Возможности были почти исчерпаны. А желания? Додумать, доискаться каких-то неосязаемых дотоле корней, каких-то незаполненных духовных лакун в самом себе все же хотелось, дабы, подводя итоги, очертить то, что высветилось лишь теперь, в ста рости. Представляю, с каким подспудным протестом произносил Конецкий это сакраментальное слово — «старость»! И тут встречаются подлинные открытия. Такое вот: «Библию внимательно я не прочел ни разу, — запи сывает Конецкий. — Зачем врать? Ведь если совру, это будет грех. Поэтому напишу правду: мне скучно читать Библию. Я никогда не считал себя человеком богохульным. Любой пишущий человек, каким бы великим он себя ни считал, всегда понимает, что Книга Книг будет всегда самой великой. Но любой пишущий человек име ет и свою высшую любовь, а это может быть и „Каштанка". Думаю, в моей жизни огромное религиозное воздействие оказала „Муму“...» Или мимоходом брошенная подробность, биографический штришок: «Читаю Бунина — смерть отца Мити, как тот на столе 23