Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ИГОРЬ КУЗЬМИЧЁВ Во «Вчерашних заботах» Конецкий заявил: «Есть единственное средство против перепутанности и сложности мира —юмор. Ни бог, ни царь и ни герой. Все эти ребята не помогут. Только юмор, лучше безымянный... В юморе, конечно, есть ложь. Но есть ложь жизневе- рия. Колпак клоуна помогает преодолеть страх и ляпнуть царю из- под стола правду-матку...» И Конецкий на «правду-матку» в адрес кого угодно не скупился. Но бывало, гневался и по пустякам. В отличие от закоренелых соцреалистов, «проводников воли партии», он обладал независимой натурой, живым голосом, бога той художественной палитрой. В его прозе звучит и переливается — в широком разбросе оттенков — одному ему присущая интонация: печальная и задиристая вместе, дерзкая, нарочито шутливая либо приглушенно задумчивая, трагическая. Эта интонация приобрела как бы вдвойне минорное звучание, когда и герои Конецкого, и его рассказчики, и он сам, моряк и странник, после долголетней жизни в море бесповоротно сошли на берег. А «волчье одиночество» все подкидывало и подкидывало неутешительные вопросы: «Сколько раз я соврал, сколько раз ошибся, сколько раз смалодушничал, сколько раз не хватило таланта, сколько раз забыл подчеркнуть глав ное?..» И никто не мог помочь писателю на эти вопросы ответить. С конца 1980-х годов Конецкий плотно взялся за документаль но-мемуарную прозу, сознаваясь, что писать «романтическую про зу, когда рядом, под боком, творится такое», стыдно. Он чувствовал, что его читатель в нагрянувшем безвременьи ждет от него «света для души», мало-мальской опоры, и метался «между воплем „что делать?" и волевым усилием держать себя хотя бы в рамках чистой и честной публицистики». К тому же, мемуарная проза, по словам Конецкого, тренировала «на загляд» (с опасной даже степенью откровенности) в себя, в темные уголки своей души и биографии. Однако читатель благодарен автору, подшучивал он, даже тогда, ког да тот «исповедально врет». Ох, как неуютно, отбросив и автобиографических героев, и маску рассказчика, оказаться в роли, которую должен исполнять самостоя тельно на голых подмостках. Тут не до лицедейства! Художественное «чуть-чуть» правомочно и в мемуарной прозе. Хочет того автор вос поминаний или нет, он субъективен по определению и невольно соз дает некий свой образ, подлежащий беспристрастной оценке. Еще у ранних героев Конецкого готовность к самопожертвованию ужи валась с эгоизмом, гипертрофия воли грозила выхолостить в них человечность. К сожалению, отголоски таких настроений слыш ны и в прозе мемуарной, где автор не всегда деликатен с друзьями 22