Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ДОМ НА КАНАЛЕ игр, авторы не книг, а «проектов», полагают, что в литературе можно жить фокусами и обманом, обкрадывая и насилуя классику. Конецкий же, писатель настоящий, знал, ценой какого эмоциональ ного потрясения дается погружение в человеческую боль и каких усилий стоит иногда одна-единственная фраза. Конецкий в должном объеме постиг премудрости писательско го ремесла и добросовестно освоил тонкости издательского про цесса, со всеми его подвохами. Управляя рождающимся на бумаге текстом, он умел воевать с чужим вмешательством в свой текст. Тут нужны были крепкие нервы. В начале 1980-х годов цензура по вздорному поводу —упомянул опальную тогда Лилю Брик — отка залась подписывать в свет его сборник «Третий лишний» и в гото вой, сброшюрованной книге пришлось вырывать и перепечатывать три страницы. По нынешней пословице — «против лома нет прие ма» — и Конецкий тогда уступил. Тем не менее, куда чаще в редак ционной практике — подстать морской — ему удавалось с нужным эффектом напрягать всех вокруг себя и в главном настаивать на своем. Когда Конецкий определял очередную творческую цель, власть возникшей доминанты бывала всепоглощающей. Среди его лите ратурных сверстников верхом доблести считалось написать роман, этакий экзамен на чин. И Конецкий с двух попыток с престижной задачей справился. В цикле из десяти глав-новелл «Кто смотрит на облака», условно связанных общими героями, он примеривался к жанру — в надежде, что «сюжет времени» сообщит повествова нию необходимую цельность, но повествование получилось дроб ным, пластически неоднородным и нормам традиционного романа не отвечало. Тогда Конецкий вслед написал «роман-странствие», трилогию «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ» и добился успеха. Волевой настрой, повторюсь, весьма и весьма был присущ Конецкому. Но сколько их промелькнуло — советских мэтров, воле вых и амбициозных! С их убогим оптимизмом, будто певших под чу жую фонограмму, глухих к «живой жизни». Конецкий же к текущей реальности был чрезвычайно чуток. И потому прозорлив. Еще в се редине 1970-х годов в рассказе «Последний раз в Антверпене» он углядел и окрестил «продуктом советской эпохи» наглого штурма на, расчетливого и тупого, из породы людей, которые стали править бал двадцать лет спустя. А в повести «Вчерашние заботы», с улыб кой и не без сарказма, нарисовал социально-эмблемный портрет ка питана Фомы Фомича. С оглядкой уже не на Чехова, как в «настроен- ческой» прозе, а на Салтыкова-Щедрина... 21