Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ИГОРЬ КУЗЬМИЧЁВ словесной фальши, пусть и непреднамеренной. Море требовало от него беспощадной искренности и предостерегало от душевной рас слабленности и всякой там «романтики». Короче говоря, писать о море оказалось ничуть не лучше, чем в море работать. Вымышленные персонажи, при всем драматизме их жизнен ных сюжетных коллизий, не избежали под пером Конецкого на лета книжности, и сам писатель это мучительно сознавал — и чем дальше, тем острее. Начинал он с «настроенческих» рассказов в духе Паустовского, читал их в литобъединении при издательстве «Советский писатель», в Доме книги на Невском, где мы с ним и по знакомились осенью 1955 года. Он тогда ходил в потертой, видав шей виды морской шинели, носил фуражку с «крабом», был деяте лен и бодр. И сразу бросалось в глаза — талантлив... Уже в первых его рассказах, прочитанных на наших занятиях: «Капитан, улыбни тесь!», «Заиндевелые провода», «Если позовет товарищ» — была слышна волевая струнка, но с избытком хватало в них и мечтатель но-красивой грусти, и любовной рефлексии, и неудовлетворенности героев самими собой, за что героев этих обвиняли в «нервической экзальтации», а резвый молодой критик обозвал их обидно «роб кими мужчинами». Мы с Конецким редактировали тогда его второй сборник рассказов «Камни под водой», потом повесть «Завтрашние заботы», потом «Солёный лёд»... В «Солёном льде», книге переломной и, безусловно, знаковой, автор отказался от «лирического героя», двойника, близкого ему по душевной конструкции и маскирующего писательское «я» — отдав предпочтение герою-рассказчику, отчего градус искренности в про зе Конецкого заметно поднялся. Обнадеживающий шаг к согласию с морем, последовательно отторговавший «туманный романтизм», был сделан. Конецкий попытался в «Солёном льде» пристальнее и трезвее, чем в ранних рассказах и повестях, взглянуть на море, и это возыме ло глубокие последствия. В книге вырисовывался новый тип героя и новый, скажем старомодно, духовный идеал, хотя пока еще доста точно умозрительный. Конецкий прямо называл тех, кто стал ему по-человечески дорог: Мелвилл и Экзюпери, Френсис Чичестер и Жак-Ив Кусто. Их, таких разных, объединила преданность океану. «Герои Мелвилла и Экзюпери, — констатировал Конецкий, — сра жаются со стихией и роком, но не с природой. Летчик Экзюпери и воздух вокруг его самолета — это нечто единое, изотропное. Так и океан Мелвилла. Невозможно бороться против того, частицей чего являешься сам». 18