Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ОСТЫВШИЕ СЛЕДЫ которыми нашпиговывали пациента перед тем, как дать ему «глот нуть» все той же водочки разлюбезной, вступающей в крови па циента в химическую реакцию с препаратами, дававшую жестокий эффект: от одних снадобий человека тошнило, выворачивало, как перчатку, от других он как бы преждевременно, словно в замедлен ной съемке, умирал — нарушалось дыхание, кровообращение, сер дечная деятельность. Тем самым подопытного пугали: вот, дескать, смотри, что с тобой в точности будет происходить, когда мы тебя выпустим на городскую улицу и где ты, не дай бог, выпьешь опять спиртного. Упадешь, отключишься, никто тебе не поможет. Даже в медвытрезвителе. Подумают — просто пьяный оборзел до такой степени. А ты, оказывается, умираешь натуральным образом. Здесь- то мы над тобой внимательно наблюдаем, с любовью и со спаситель ным шприцем в руке, а там —подохнешь, как собака. То есть на угнетенную алкоголем поверхность мозга страждуще го наслаивали еще и страх смерти, отчаяние обреченного. И един ственно от чего ему сразу хотелось освободиться —это от угнетения и страха, а не от пьянства. А именно хорошая доза спиртного как раз и освобождала, пусть временно, от гнета отчаяния, пусть иллюзор но, однако раскрепощала. И человек судорожно ждал прекращения действия препаратов, чтобы поскорей принять вовнутрь и возлико вать, то есть —разрядиться. Палата, в которой производилась процедура разрядки, была на звана клиентами-пациентами «палатой космонавтов». Пять или шесть коек, на них — подготовленные к вознесению в «космос», то есть напичканные тетурамом-антабусом добровольцы. Перед каж дым — табурет. На нем — стопка «экспериментальной» и закуска: долька апельсина, яблока. Тут же — врачи, процедурные сестры со шприцами с кардиамином, кислородные подушки наготове... И не ожиданно выяснялось, что люди на земле действительно все разные. Одного «забирало» с двадцати граммов, другого —с тридцати пяти, а третьего —лишь с пятидесяти. Имелся на отделении, как и в других жизненных сферах, свой чемпион — крутоплечий, мощного сложе ния, безволосый, как бы весь литой человек-кран из грузчиков. Его не прошибало даже с четвертинки. Помнится, нам, сочинителям, то есть хлипким якобы интеллигентам, было назначено сразу по сорок граммов, а «жечь» начинало нас только с пятидесяти. Сказывалось, видимо, суровое военное детство, закалка скитаниями, морская вы учка и прочие акценты и компоненты недавнего прошлого. К сожалению, ни одного из нас (литераторов) тогда не вылечи ли, не отучили, ни одного не запугали до «задумчивой» степени. 187