Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

«ЗА КАЖДЫМ ВАЛОМ —ДАЛЬ» рукопожатием, но развить знакомство в суматохе не удалось. Другого случая познакомиться ближе как-то не представлялось. Примерно в это же время я написал статью о Джозефе Конраде, о котором в советской критике подробного разговора не было уже несколько десятилетий. К нему относились с опаской — отчасти из- за некоего протоэкзистенциализма, но в основном по причине яв ной русофобии и антиреволюционности, свойственной этому поль ско-британскому патриоту. Разумеется, романы вроде «Секретного агента» и «Под взглядом Запада», разворачивавшие эту проблема тику, в Союзе напрочь не печатались, но тень ложилась и на все твор чество Конрада. Поэтому для проталкивания статьи в печать стоило заручиться рекомендацией какого-нибудь «мэтра», и кандидатура Конецкого напрашивалась: он ведь часто поминал Конрада в своей путевой прозе. И вот, получив от Файнберг номер домашнего телефона класси ка, я в один прекрасный день набираю его. Конецкий трубку берет — и сразу становится ясно, что он находится на довольно высоком гра дусе раздражения и недовольства жизнью. Начинается у нас такой примерно разговор. Писатель жалуется на захлестывающие его по токи самотека —я вхожу в положение. Писатель говорит (сбиваясь на монолог) о том, как нелегко ему дается прохождение книг через «инстанции», сколько крови выпивает у него цензура. Я опять-таки поддакиваю. Потом, улучив момент, вставляю фразу о Конраде, моей статье, о желании показать ее... «Ну, приезжайте, привозите, пого ворим», — несколько покровительственно объявляет Конецкий. Когда? А прямо сегодня, сейчас, на улицу Ленина. Конецкий, как я уже понял, был пьян почти мертвецки. А я в тот вечер собирался на день рождения к лучшему другу. Я был молод и достаточно самолюбив. Почему я должен нарушать традицию, ме нять планы, отказываться от приятного застольного общения ради встречи с лыка не вяжущей знаменитостью? Нет, говорю, сегодня не могу. Ну, как знаете, буркнул Конецкий, и разговор оборвался. Так и не познакомились, о чем я жалею, хоть и не чрезмерно. У нас нашлись бы общие темы: те же Конрад и Мелвилл, и Макс Фриш, о любви к которому Конецкого я знал, и «Плаванье» Бодлера в цветаевском переводе, и «Пьяный корабль»... Потом пришли другие заботы, и интерес к знакомству с Конецким у меня иссяк, хотя я пару раз и писал о нем в критических статьях. Опус о Конраде был напечатан без «подкатки гигантов», как гова ривал Валерий Попов. Рахиль Исааковна Файнберг умерла через несколько лет. А там наступила и новая эпоха, в которую Конецкий 177