Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ИГОРЬ ЗОЛОТУССКИЙ Господи, сколько прекрасных людей жило на нашей земле в те годы! На свою беду я пригласил в Переделкино своего приятеля, боль шого поклонника Конецкого. Приятель — он был намного моложе нас — тут же сел играть с Виктором в шахматы. И все бы ничего, но гость оказался сыном контр-адмирала, а стало быть, и знатоком морского дела. И по мере того, как они передвигали фигуры на до ске, между ними стал завязываться разговор, очень скоро начавший раздражать Конецкого. Строптивый отпрыск адмирала мало того, что стал теснить Виктора на доске, но и все нахальнее вторгался на его — как считал Виктор, только его ! — территорию, а этого капитан дальнего плава ния снести не мог. Шахматное сражение грозило перерасти в Цусиму, Виктор (про играв три партии подряд), вероятно, смахнул бы с доски фигуры, если б не грянуло время ужина. Наезжая в Москву, он иногда ночевал у нас. Как-то он явился в наш дом в мое отсутствие. Жена сказала ему, что я скоро буду, но не уточ нила, где я задерживаюсь. Она усадила его за стол и стала кормить. А я в это время сидел в номере гостиницы «Россия», беседуя ни с кем иным, как с начальником отдела литературы московского КГБ. Чего хотело от меня это ведомство? Пустяка: чтоб я отрецензи ровал уж два года как выходивший в Париже журнал «Континент». Ведомству хотелось знать мое мнение об этом, безусловно, с его точ ки зрения, вражеском издании. Был декабрь 1976 года и до горбачев ской «перестройки» было еще далеко. Я ответил кегебешнику, что рецензировать «Континент» не буду. Когда я приехал домой и рассказал об этом Виктору, с ним случи лась истерика. Он сжал виски ладонями и, качаясь на стуле, как чело век, у которого страшно болит голова, приговаривал: «Зачем ты мне это рассказал? Зачем ты мне это рассказал?» Видать, и ему приходилось наносить подобные визиты. Тогда интеллигенцию с упорством, достойным лучшего приме нения, просеивали через это сито. И у каждого, кого, по существу, призывали стать стукачом (в моей жизни это случалось дважды), ле жала на сердце гиря. Это был груз стыда и ненависти: стыда за то, что не сразу послал их подальше, и ненависти к себе, все еще не из жившему страх. Перечитывая сейчас письма Виктора, вспоминая, как мы жили у него в Питере, как возился он со мной, когда меня сбил мотоцикл, 168