Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа : воспоминания, размышления, штрихи к портрету / авт.-сост.: Т. В. Акулова. - Санкт-Петербург : Площадь искусств, 2014.

ИГОРЬ СУХИХ «Письмо это я отправил в 17 часов 28 ноября 1982 года. Плохие сны снились ночью. Утром позвонили из Москвы: Казаков умер с 28- го на 29-е от диабетического криза и инсульта». Двойной сюжет посетителей чеховского дома завершился. Но для Виктора Конецкого Чехов остается важным предметом размыш лений и сопоставлений еще два десятилетия. 5. «ОН ВСЕГДА ПРАВ...» И после рассказа «Две осени» Чехов часто поминается во «Вчерашних заботах»: «Боже, какое счастье, что был на свете Чехов! Все здесь мною читано, в этом томе, но за одну интонацию спокойного и сильного благородства хочется на Чехова молить ся... » —запись сделана в устье Енисея при чтении чеховских очерков «Из Сибири». И позднее, во время другого плавания, он размышляет об «Острове Сахалине», глядя на сахалинские берега, сравнивая то, что было, с тем, что стало. Прочитав в мемуарах О. Л. Книппер о последней чеховской пьесе с путешествием героя к Северному полюсу, его смертью и пронося щееся в воздухе тенью любимой женщины, он делает из этого мисти ческого замысла неожиданный практический вывод: «Вероятно, что своим гением Чехов уже в начале века ощущал новую роль Севера в судьбе России». Он придирчиво, профессионально разбирает ранний чеховский рассказ «В море». «Как ни тяжело об этом говорить, у Чехова есть одно произведение, которое мне не просто не нравится... Оно назы вается „В море“, подзаголовок „Рассказ матроса" <...> Вот загадка: гениальный человек трижды печатает при своей жизни произведе ние, написанное на материале, который он знает чрезвычайно пло хо». Однако в других случаях признается, что первоначальное впе чатление было ошибочно, и вынужден согласиться с критикуемым писателем. «Ночью после чтения „вразброд" сахалинских произве дений Чехова мне стало гнусно-стыдно своего бездумного отрицания этих вещей раньше. Кажется, я даже напеча тал где-то, что „Сахалин" можно употреблять вместо лю минала, а вот „Мисюсь, где ты?“ — вершина. Все потому, что „Сахалин“-то я ни раньше, ни теперь не читал толком от начала до конца. И вот встретил чеховское „дай мне Бог 130