Колычев Н. Главы из нового романа "Феодорит" : [главы 1-3] // Площадь Первоучителей / [Мурм. орг. Союза писателей России]. – Мурманск, 2005. – № 5. – С. 137-154.

Он непроизвольно рванулся вперёд, но одеревеневшие ноги подогнулись, он упал на четвереньки вталуюслякоть и пополз ко входу в церковь, хлюпая по снежной каше ладонями и коленями. Сотрясаясь всем телом, он карабкался по мокрым обледенелым ступеням, чувствуя, как держит, не отпускает его мир. Тянет назад —всей памятью тянет. Ондаже ощутил взгляд его, оставшегося за спиной. Он — прошлый —смотрел сам себе вслед. Ему вдруг захотелось хоть на мгновение вернуться, проститься с ним. Бо­ рясь с собой, он прижался щекой к шершавым мокрым доскам паперти. Было жутко. Он был уверен, что если обернётся, если бросит хоть мгновенный взгляд назад, то обязательно встретится глазами сам с собой. Люди говорят, что тот, кто видел своегодвойника— обязательно умирает. Значит он умрёт. Его двойник умереть не может. Впрошлом его смерти нет. А он, настоящий — точно умрёт, потому что невозможно жить назад, против времени. Нельзя оборачиваться! Нельзя вернуться! Да и простит ли ему он, прошлый, эту слабость. Ведь ради этого момента он жил, учился, добирался сюда... Нет, нельзя вернутся. Вернувшись —он погибнет, не будетникогда его — инока. А тот, другой...Он останется, отмолит его грехи, отработает, еслипотре­ буют, и будет жить дальше... Но это будет уже совсем иная жизнь. Он вновь пополз, елозя телом по мокрым промерзшим доскам, пока не ткнулся лицом в край подола рясы «своего» старца — аввыДосифея, придер­ живающегодверь на входе. Почему-то его одного вмонастыре называли так — «аввой» — и за глаза, и в глаза. Авва Досифей не обижался, свыкся с этим званием-прозвищем, и даже сам нередко в разговоре так себя и называл. ...При входе в церковь несколько пар рук оторвали отрока от пола, постави­ ли на ноги, согнули в поклоне и вновь метнули вниз, распластав ниц. Он пополз к аналою по живому коридору, образованному расступившейся братией. Запели антифоны, и ему вдруг стало легче и покойней. Словно блуждал по чаще, понимая, что дом где-то неподалёку, а выйти никак не мог. И вдруг, когда уже совсем отчаялся выбраться, лес расступился просторной дорогой, веду­ щей прямо кдому. И нет ни усталости, ни тревоги. И солнце согревает, и птицы поют, и путь светел. Сладко пахло ладаном, елеем, слезящимся свечным воском. Он не полз, а плыл в каком-то сияющем сладком мареве. Чьи-то руки поднимали его, он кланялся, припадал к иконам, и вновь плыл и плыл —туда, откуда изливалось стройное пение и истекал этот благодатныйтёплый свет. Плыл кСлову, кСвету, к Богу... И, словно вынырнув, коленопреклонённый перед игуменом, услышал: — Что привде, брате, припадаякосвятомужертвенникуикосвятойдружинесей? Игумен Исайя, торжественный и величественный, показался ему, глядяще­ му снизу вверх, громадным, пророкоподобным. Он силился заглянуть отцу игумену в глаза, но отягощённые бременем лет веки на тёмном от соловецких ветров и морозов лице в серебряном окладе седин, были недвижимы. Губы, произнёсшие вопрос, тоже сомкнулись, но голос, не очень громкий, но про­ странный и густой, всё ещё растворялся, витая где-то под куполом. — Желая жития постнического, честныйотче! —емухотелось ответитьсми­ ренно и негромко, но неожиданно для самого себя он воскликнул — чисто и звонко. 139