Киселев, В. В. Театр – судьба : воспоминания / Василий Васильевич Киселев. – Мурманск : Опимах, 2021. - 170, [1] с., [15] л. ил., цв. ил., портр., фот. : ил., табл.

Моя любимая пьеса — «На дне» (об этом я уже говорил). Но идея, философ­ ская подоплёка её, неоднозначна. В раз­ ные годы сам автор объяснял её по-раз- ному. Это касается, прежде всего, трак­ товки образа Луки. Кто он? Утешитель, «навевающий сон золотой»? Клещ гово­ рит: «Поманил куда-то... а сам дорогу не указал...» И далее: «Правды он не любил, старик-то...очень против правды восста­ вал...» А Барон и вовсе резок: «Старик — шарлатан!» Сатин обрывает: «Дубьё., молчать о старике!... Старик не шарла­ тан! Что такое-правда? Человек — вот правда! Он это понимал... вы — нет! Он врал, но это из жалости к Вам..» Но почти сразу Сатин выдаёт полярное: «Я — знаю ложь! Кто слаб душой и кто живёт чужи­ ми соками — тем ложь нужна... ложь ре­ лигия врагов и хозяев... Правда — бог свободного человека!» И удаляет автор Луку как-то неопределённо, как раство­ рился — был и не был. Одним словом, всё сложно, но беско­ нечно интересно и на все времена. Как актуально сегодня звучит Сатинское «че­ ловек — выше сытости!» С самого появления пьесы в 1903 году поняли её по-разному. Интересно: царь Николай II понял революционность пье­ сы, а многие критики защищали Горько- го, игнорировали социальный пафос пье­ сы, мол, он проповедует «утешение», «святая душа» и т. д. Революционно на­ строенные круги воспринимали «На дне» как пьесу-буревестник, которая предвещала грядущую бурю и к буре зва­ ла. Сам Горький в 1903 году писал: «Ос­ новной вопрос, который я хотел посвя­ тить, это— что лучше, истина или состра­ дание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользовать­ ся ложью, как Лука?» Горький был про­ тив «толстовства» с его «непротивлением злу». Толстой в свою очередь не принял пьесу. Горькому в эти годы был близок Ленин с его статьёй «Что делать»: «...зада­ ча убедить народные массы выбрать путь борьбы, а не путь примирения». А в 1910 году Горький, ввиду тенден­ циозности трактовки пьесы в прессе, сно­ ва даёт характеристику Луке: «Лука — жулик. Он, собственно, ни во что не ве­ рит. Но он видит, как страдают и мечут­ ся люди. Ему жаль этих людей. Вот он и говорит им разные слова — для утеше­ ния». О спектакле во MXАТЕ: «С самого начала задумывал я странника пройдо­ хой, жуликом, да так хорошо вышло у Москвина (Лука), что я не стал ему пере­ чить ....только теперь, если оставлять пье­ су в репертуаре советских театров, её следует основательно переделать...» Но в 1932 году категорично заявил в статье «О пьесах»: «„На дне" пьеса устаревшая, возможно даже вредная в наши дни... В наши дни утешитель может быть показан на сцене театра только как фигура отри­ цательного значения и — комическая...» С всё повторяется — сейчас тоже «утеши­ тели» люди вредные — В. К.). А что же Ста­ ниславский? Он понял пьесу так: «Свобо­ да во что бы то не стало!» — вот её духов­ ная сущность. Та свобода, ради которой люди опускаются на дно жизни, не ведая того, что там они становятся рабами». Не об этой ли нынешней «свободе» можно поставить спектакль? Где Вы, ре­ жиссёры? ... Я был доволен всеми участниками нашего спектакля, не говоря уж об основ­ ных исполнителях: Барон — А. Рогачевс- кий, Сатин — В. Калиниченко, Бубнов — В. Камкин, Медведев — В. Тарасов, Ак­ тёр — Л. Ниценко, Настя — М. Скором- никова и т. д. Я хотел взять на Сатина — 71