Иванова, Л. Л. Вампилов: творческая индивидуальность / Людмила Иванова ; Мурм. гос. пед. ун-т. – Мурманск : МГПУ, 2010. –108 с.

ловской пьесы привлёк внимание современного философа. Его размышле­ ния выходят далеко за пределы разговора о литературе. В.И. Толстых рас­ сматривает образ Зилова как социально-психологическое явление. В цен­ тре его внимания - актуальные проблемы человеческого бытия, современ­ ности, взаимоотношения человека и среды, духовности, нравственности, морали. Исследователь считает, что понять Зилова - значит понять многие социальные и нравственные проблемы, которые в нём сконцентрированы. Он отказывается от однозначной трактовки образа: признавая в герое и «крайний аморализм», и «духовную недостаточность», и «омертвление души». В.И. Толстых, тем не менее, делает акцент на том, что в облике Зи­ лова есть нечто такое, что «заставляет, казалось бы, вопреки всем доводам рассудка и морали, его искренно пожалеть» [120, с. 175]. Перед нами человек, поставленный образом ведомой им жизни в по­ ложение, граничащее с трагическим. Мы встречаемся с героем, всерьёз помышляющим о самоубийстве (явление отнюдь не традиционное для со­ ветской драматургии 60-х годов, где преобладал пафос обретения жизнен­ ных идеалов, а не их утрат). Зилов же приходит к осознанию того, что «жизнь в сущности проиграна». Это ли не повод для серьёзной тревоги за судьбу современника - ординарного, мало чем отличающегося от осталь­ ных, весьма распространённого в обществе человеческого типа? Справед­ ливо, что В.И. Толстых призывает увидеть в Зилове человека, а не заведо­ мо мертвеца, всем своим существованием заслужившего в тридцать лет траурный венок с ехидной надписью «сгорел на работе». По его мнению, Зилов выделяется и интересен именно тем, что в душе его ещё не убит «нравственный нерв». Исследователь убедительно доказывает это, ссыла­ ясь на ряд сцен, в которых Зилов обнаруживает свою глубинную человече­ скую сущность, в которых слышен голос человека, способного на искрен­ ность, страдание, страсть, раскаяние: объяснение с женой через запертую дверь, скандал в кафе, попытка самоубийства. В этих сценах как бы вы­ плеснута душа Зилова - пусть недостаточно воспитанная и утончённая, но живая. Особенно показателен в этом отношении монолог Зилова, обра­ щённый к уходящей из дома жене [147, с. 216-217]. Герой оказывается способным на откровение («Я хочу говорить с то­ бой откровенно»), на осознание своей вины и раскаяние («Я сам виноват.. Я тебя замучил»), на горькую справедливую самооценку, не трезвый до жестокости самоанализ («Да, да у меня нет ничего - только ты, сегодня я это понял, ты слышишь? Что у меня есть кроме тебя? Работа моя, что ли. 32