Иванова, Л. Л. Литературный перекресток : размышления о классике и современности : монография / Людмила Иванова ; Федер. агентство по образованию, Мурм. гос. пед. ун-т. – Мурманск : МГПУ, 2008. –151 с.
родов) и семейно-бытовой (родной отец) точек зрения. Избавившись от иллюзий сталинизма, шестидесятники не переступили грань уважения к героям войны. Старшее поколение воплощало для них историческую па мять. Высоцкий имел чёткие представления о цене ратного подвига и сам, не будучи фронтовиком, воспевал его. Он и в страну-то из-за границы (очередного побега) возвращается, похоже, часто только потому, что здесь братские могилы. Поэт описывает свой отъезд за рубеж как побег, можно сказать, на все четыре стороны: «И четыре страны предо мной расстелили дороги, // И четыре границы шлагбаумы подняли вверх». Не свобода ли? Нет. Лирического героя Высоцкого не отпускают мысли о прошлом, всё о той же личной истории: И в машину ко мне постучало просительно время, — Я впустил это время, замешенное на крови. Он поглощён памятью о том, что было не с ним, а с отцами: Здесь, на трассе прямой, мне, не знавшему путь, показалось, Что и я где-то здесь довоёвывал невдалеке, — Потому для меня и шоссе словно штык заострялось, — И лохмотия свастик болтались на этом штыке. У героя Высоцкого есть земные, как чисто умозрительные, так и сер дечные (чувственные), привязанности. Держит и далеко от себя не отпус кает любовь к земной женщине: даже из рая он возвращается к ней: «Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок // Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!». И всё так или иначе возвращается на круги своя: «Всё вернулось на круг, и распятый над кругом висел». Высоцкий и сам распят —привычкой, привязанностью к Истории - и общенародной, и своей личной, биографической. Ему есть что и кого те рять. Привязанность не избавляет от страданий, но остаётся спасительный вариант т а й н о й с в о б о д ы . Прав Юрий Любимов, на одном из вече ров памяти поэта сказавший, что Высоцкий был, пожалуй, единственным свободным человеком в несвободной стране. И свобода эта пушкинского - тайного —толка. Современная литература свободна отнюдь не по-пушкински. Она пробует стать свободной в принципе: независимость от цензуры, читателей и даже авторского я - полная! Мало того, Пелевин говорит о secret freedom с нескрываемым пре зрением: Петька внушает растерявшемуся в реальных событиях интелли гентному Котовскому, что «“тайная свобода” < ...> это когда ты сидишь между вонючих козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихи каешь. <...> Свобода не бывает тайной». Свобода может быть только полной? Абсолютной? Но как достиг нуть её? —На эти вопросы и пытается ответить Пелевин. Сегодня можно говорить уже о вполне различимой концепции его творчества. Таинствен ный автор, часто мистифицирующий своих поклонников непроницаемыми 107
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTUzNzYz