Фарутин, Николай Степанович. На Рыбачьем метет поземка : из военных дневников : [Северный флот, 1941-1945] / Николай Фарутин. - Вологда : [б. и.], 2000.

224 то я слышу выражение «мы родом из детства». Я бы сказал, что мы родом из Октября, из первого поколения советских людей Советская школа жизни и учебы не только давала знания, а уже с детства прививала уважение к общему труду. Чувство со причастности к делам и заботам старших, ответственности за жизнь и будущее родных, общества, Родины. Что с такой силой и проявилось в годы войны. Я назвал бы это памятью о не вер нувшихся с фронта моих друзьях. Например, братьях Атласо- вых, моих одноклассниках и соседях. Память всегда рождает, то боль, то тоску, то сложные чувства, в которых горечь и пе чальное сознание невозвратимой нашей юности - трагичной и по-своему величественной. Пройдет время, и все, что дорого для нас сейчас, останется памятью. Обо всем этом мы обязательно будем вспоминать. О тех с кем вместе проводили время и счастливые минуты. О тех, с кем вместе прошли через войну, месили дорожную грязь, скребли ложкой о дно одного котелка. Судорожно ковыряли землю, на деясь, что поспешно отрытая щель укроет тебя от пули. Некуда нам ото всего этого деться. Для тех, кто был на войне, она никогда не кончится. Она за кончилась лишь для тех, кто с нее не вернулся. Память о них - продолжение нашей войны. Когда я вернусь туда, в родные мес та, встречу своих дружков, оставшихся в живых. Будем с ними ходить по знакомым местам и тропинкам и спрашивать друг у друга: «А помнишь?..». Так и хочется запеть «Парня кудрявого».» «Так прощай, до рогой, наш боец удалой, береги ты родные края, а вернешься домой, и станцует с тобой гордая любовь твоя...». АВГУСТ - СЕНТЯБРЬ 1946-го. Восемь месяцев минуло, как была сделана последняя запись. И вот снова тетрадь в руках. Наконец-то дождался: еду в отпуск! Утром сегодня, 23-го ав густа, во время завтрака вдруг меня поднял из-за стола наш кормилец, москвич Юра «Фарутин, тебя каплей на верхний мостик вызывает. Только ложку не проглоти», - сострил он. Мостиком мы называли второй этаж редакции, где жил и ра ботал редактор. Все разговоры стихли. А потом начались догад