Дудакова, Е. Ф. Alma mater: от учительского института к гуманитарному университету / В. В. Дранишников, Е. Ф. Дудакова ; [науч. ред.: В. Э. Черник]. – Мурманск : Просветительский центр "Доброхот", 2011.

228 Грани жизни вуза терской штучкой». Этим сразу привлек к себе внимание. Этим же раздражал. Да, вспоминать о нем, пожалуй, легко. Или это легкость мнимая? Э. К. Лявданский, как всякий думающий человек, жил внутренне по таенно. И мало кто знал его настоящего. Вот почему любое сужде ние о ректоре заранее обречено на поверхностность и субъективность. Можно говорить только о своих впечатлениях, своем восприятии этой незаурядной личности. Смею думать, что он разным людям открывался по-разному. С одни ми — застегнут на все пуговицы своего чиновничьего мундира (любил, кстати, повторять, что ректор — «прежде всего чиновник, добросовестно исполняющий циркулярные предписания»); к другим, возможно, милел всей душой, искал у них совета и сочувствия (душу Лявданский имел и в любовно-дружеском отношении нуждался). Как заведующая кафедрой литературы, я могла рассчитывать отнюдь не на формалистическую холодность: судьбы моих коллег, мое личное совершенствование в филологии, нравственный климат на кафедре всерьез интересовали его. Нечастые (от силы трижды в год) беседы «о планах и перспективах» вверенного мне «подразделения» до сих пор остаются для меня примером того, как надо вести служебный разговор с подчиненными. Э.К. Лявданский умел внимательно выслушать, дать совет, высказать свою точку зрения, к месту пошутить, как бы между прочим, коснуться «светских» или «ленинградских» тем, расспросить о каждом и принять ясное решение по важной для кафедры проблеме. С ним можно было спорить. Я пробовала даже дерзить. Но в итоге его мнение, как правило, перевешивало. Ума и опыта Эдуарду Константиновичу было не занимать. Я никогда не вникала в глубь институтских конфликтов и проти воречий. Но умом понимала и чувствовала — они есть. Лявданский, как и многие интеллигенты — шестидесятники (в театре Олег Ефремов, например), просто притягивали к себе взрывоопасные межличностные отношения. Быть непринятым и непонятым, идти против общего потока, совершать поступки вопреки сложившемуся общественному мнению — становилось для таких интеллигентов «честью мундира». Лявданский во главу угла ставил «пользу дела» и нешуточно дорожил «государевой службой». В принципиальных вопросах он умел поставить обществен ное выше личного. Но при этом не забывал о значимости отдельного человека. Эдуард Константинович видел и запоминал людей: коллег, ста реньких вахтерш (любил стариков очень!), студентов-бунтарей, соседей по дому... Боюсь, что некоторые не понимали и не принимали ректора только потому, что он по своему существу был слишком филологом. У него бы ло особым образом организованное сознание. Не лучше и не хуже, чем у других — историков, математиков, педагогов, но... иное. Иная система ценностей. То, что называется — «своя колокольня». Эта «колокольня» называется — культура. Более узко — русская литература. На лекциях и вне аудитории — всегда! — Лявданский мыслил (не являясь при этом «чудаковатым профессором») категориями Достоевского, Маяковского, Бунина. Авторитет книги (особенно классики) для Эдуарда Константи новича был непререкаемым. Литературу он знал, любил, ценил. Охотно и часто цитировал. Эта его особенность на первых порах меня даже раздражала: каза лось, ректор пытается «загнать в угол», проверяет на филологическую прочность, издевается, наконец. Потом поняла, что обращение в самом