Черкасов В.Н. Маменькин сынок. Мы - земляки: альм. произведений северомор. литераторов. 2001, с. 111 - 125.

шш 117 Охота на Жеку продолжалась с полчаса. Затем Гоша, видимо, поостыл и понял, что, пристрелив подчиненного, повредит прежде всего себе. Он отнес ружье в свой кабинет, выломал сук у росшей перед казармой березы и сел в засаду между спальней и столовой, справедливо полагая, что в одно из этих помещений Жека, любивший, кроме выпивки хорошую еду и крепкий сон, попытается просочиться обязательно. Четыре часа мичман Гречко патрулировал коридор между кубриком и камбузом. Жека уже остался без обеда, ибо озверевший взводный, произведя сразу после обеда карманный осмотр всех корешей шутника-одессита, изъял у них все съестное, а кока матроса-первогодка Зурри Цхларадзе предупредил: - Если ты бросишь Колесникову хоть заплесневелую корку хлеба, - переведу в маслопупы. У Гоши, ко всем его недостаткам, была еще одна дурная черта характера - обещанное он всегда выполнял. Поэтому Жека напрасно надрывал легкие под окнами камбуза. В ответ на его разбойничий посвист и дикие угрозы выпал засаленный кусочек картона, на котором было написано: «Зуры в матарысты нэ хочить». Это был приговор. И Жека, решив, что лучше умереть от руки взводного, чем с голоду, уже собирался идти с покаянием на заклание. Однако казнь не состоялась. К Гоше, замершему у входной двери в позе бейсболиста, подошел Мамсик. - Товарищ мичман, я сам эту бочку вызвался разбить, - сказал он, не глядя Гоше в глаза. - Как то есть сам? «Годка» покрываете, товарищ матрос? - взъярился мичман Гречко. - Никак нет, поспорили мы с ним, что я ее за двадцать минут раскурочу, - все так же, глядя в пол, стоял на своем Мамсик. - Какие 20 минут? Ты почти час по ней бухал. Я от маяка добежать успел...