Бусырева, Е. В. Судьбы финнов Мурманского региона: семейная история и культура / Е. В. Бусырева ; Министерство науки и высшего образования Российской Федерации, Кольский научный центр Российской академии наук, Центр гуманитарных проблем Баренц региона. - Апатиты : Кольский научный центр Российской академии наук, 2019.

бы немногорусский выучила». Дочь информанта также утверждает, что понимает южных финнов и совсем не понимает северных. Информант 4 в детстве осталась круглой сиротой и не имела возможности общаться на родном языке. Тете не разрешили ее удочерить, так как детей спецпереселенцев запрещалось усыновлять369. Сейчас она совсем немного понимает по-фински: «Я говорила по-фински до одиннадцати лет. Я помню, что когда попала в детский дом в Мончегорске, мне задавали вопросы, ия машинально отвечала по-фински. Потом до меня доходило: а что же я говорю? Потом переходила на русский. И всё. За пять лет я всё забыла». Такая же ситуация сложилась у отца информанта 26, который попал в детский дом в еще более раннем возрасте и родного языка не знал. Информант 20 происходит из моноэтнической ингерманландской семьи. Она знала финский язык, но, лишившись общения с родственниками, его забыла: «Сейчас очень мало слов знаю. Пока тетка жива была, я ездила к ней. Мы по-фински говорили. А как она умерла — всё. С кем тут говорить. Теперь забыла. Стала ездить к сестре. Мы с ней по-русски говорили». Таким образом, по мере утраты старших финноязычных родственников носитель языка превращается в «полуязычного» (так иногда обозначают данный феномен социолингвисты370). Переход на неродной язык ретроспективно воспринимается как языковое насилие. Родители информанта 5 жили в ингерманландской деревне, учились в финской школе. До поступления в школу информант говорила только по- фински: « Между собой общались по-фински, уклад был финский. Родители и русский язык знали, хоть и говорили с акцентом, но понимали. Когда я пошла в школу, я ни слова не знала по-русски. А за пятьдесят с чем-то лет переучили так, что я и язык забыла, и даже акцента нет. Хотя когда я бываю в Финляндии, то понимаю язык на бытовом уровне. В паспорте у меня всегда стояла национальность “финка”. Сейчас все сталирусскими». Детское восприятие было другим, поскольку хорошее владение русским языком означало включение в коллектив сверстников, признание социальной полноценности. Информант 3 происходит из моноэтнической ингерманландской семьи, в детстве она знала финский язык. Со временем, по собственному признанию, совсем его забыла: «Когда умерла бабушка, папина мама, остальные не стали разговаривать. А мне так радостно было. Может, меня тогда дразнить не будут. Она плохо говорила по-русски, очень трудно ей давался русский язык». Информант 7 происходит из финно-карельской семьи, в которой говорили по-фински. Она успела окончить два класса финской школы, причем закрытие школы было сопряжено с трагедией: « Когда отца забрали, нас из школы выгнали. Мы утром пришли в школу, а нас в школу не пустили даже. Директор школы был финн. Его расстреляли около школы прямо при всех детях. Дети видели это всё. Вот». Живя всю жизнь в русскоязычном окружении, она перешла на русский язык: «Если три-четыре дня, то я вспомню финский. Когда разговаривают финны, то я понимаю. Но мне трудно говорить ». До сих пор она говорит по- русски с легким акцентом: « Теперь по-человечески разговариваю... Но иногда 369 Лобченко JI. Н. Север гулаговский: из истории спецпереселенцев северного края. С. 18. 370Вахтин Н. Б. Языки народов Севера в XX в.: очерки языкового сдвига. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. С. 253. 111