Большакова, Н. П. Мой Маслов : книга-дневник / Надежда Большакова. - Мурманск : Опимах, 2011. - 253, [2] с., [10] л. ил., портр. : ил.

кусты заснеженные, сирень, не тронутая обрезкой, справа - колонны высоченные, заново побеленные. Из-за кустов, с противоположной стороны, - подсветка из-за сугробов прожекторная... Поднял голову, глянул, задумавшись, на колонны и поразился - мраморные колонны!.. Это тени кустов, тени ветвей, переплетенных прожилками, на белые колонны легли... Тут, на торце музея, в углу меж музеем и соседним домом, памятник, прекрасный, кто понимает: на камнях-валунах, прислоненный к стене, черный якорь с двумя поворотными лапами. А над якорем - картина мозаичная, глубокая-глубокая. Вдали, четко видимый, идет по Арктике сам старик, дедушка "Ермак"... Постоял тут Пожидаев, как тут было не постоять. Да, воевал он за спасение «Ермака», вместе с моряками воевал, но, знать, не судьба была ледоколу на вечную стоянку у мурманс­ кого причала встать. Продали иностранцам на металлолом, увели из Мурманска тихонько, обманом, - так, чтоб душа мурманская флотская не застонала и не возмутилась... Да одного не учли продажные души: сам "Ерема", старый "Ерема", не захотел уходить, не захотел причал родной и море родное покинуть - взял да затонул, как только возможность представилась... И остался вот якорь, и осталась вот заметинка сердечная на стене. И парит над якорем, едва ка­ саясь крылом стены, одинокая, легкая и грустная чайка. Когда наступают сумерки, включается на соседней крыше небольшая, но достаточная лампа, и тень от чайки пересекает мозаичную Арктику сверху донизу и теряется в снегу за мощной, всегда хорошо прокузбасслаченной якорной лапой. Музей-музей... Вот он и позади, музей. А ведь лапа-то, бывало, с какой силой за грунт исправно цеплялась... Мало кто знает, что у этого якоря, поднятого ныне здесь в надежде, что вечно стоять будет, одна-то лапа - чужая, приваренная взамен обломившейся: вот в каких переделках бывал незабвенный "Ермак". Есть ли в истории мореплавания подобный случай?! И с этой приварной лапой довелось "Ермаку" поработать столько, что была она приварная, а стала - истинно "Ермаковская". Не так ли и он, Пожидаев, оказавшись в музее, вроде бы случайно, по чужой вине, стал в нем пожалуй что уж и вовсе не приварной, - стать успел, в конце концов, естественной живою частью той плоти, которая зовется областным музеем! Но!.. Кого- то другого в обкомовских дебрях схожая судьба постигла, а ты, Владимир Александрович, лети дальше!.. Еще раз оглядел стену. Далеко-далеко за чайкой, парящей неподвижно, горизонт теряется арктический... Неисповедимы пути... Отвернулся грустно, медленно пошел дальше, к центру города, к Пяти Углам. Походка его, даже задумчивая, была четка и строга, как всегда были строгими и лицо его, и весь его облик. Шел мимо главного стадиона, который был построен еще до его приезда в Мурманск. По десяткам фотографий в музее он знал, что на месте стадиона был овраг... Мимо недостроенной за забором трехлопастной гостиницы. Святое для мурманчан место, еще не­ давно тут стояла высокочтимая легендарная трехэтажная "Арктика" с легендарным ее рестораном. Душа не хотела вглядываться в то, что творилось за забором,- инородным, чужим это гладкостенное нагловатое сооружение казалось здесь, на Пяти Углах. На другой стороне проспекта в глубине площади - Дворец культуры, казалось бы, совсем не на своем месте возведен, на фундаменте храма главного. А вот поди-ка, смотрится Дворец, теплом че­ ловеческую душу согревает: и эта колоннада выразительная, и весь облик Дворца подсвеченный, уютный, приподнятый. Видимо, все-таки был какой-то мостик невидимый между образами предполагавшегося храма и осуществившегося Дворца - эта колоннада выразительная и... уютная. И далее за ним здания тоже строили с оглядкой наДворец. А эта многоэтажная... Подумал об этом - и горечь в душе, потому что ко всему, что тут окружало, давно уже привык относиться как к своему личному. И еще, прощаясь вот так с городом, глядя вокруг, думал он о том, что Мурманск - это уже его город, что без этого города ему, наверное, не прожить. Что если он и уйдет в рейс, это будет все равно его порт, его город, для которого хочется делать все доброе, что ты в силах сделать. Он любил этот город в мае, когда столько в нем света и столько простора небесного и, кажется, ничто не заслоняет ни сопок дальних, ни уюта городского, и всюду печать какой- то особенной мурманской чистоты, когда отсюда, с Пяти Углов, с самого центра грандиозного городского полукружья виден каждый камень этого полукружья и каждый уголок... Нельзя было не любить его и летом, когда он спокойный и дружелюбный и чуть грустный оттого, что к лету и дети, и старики уже на юге или по деревням. И - удивительно неправдопо­ добный, когда сирень пахучая врывается в открытые окна троллейбусов... Но более всего, конечно, он любил свой город в марте, когда, уже успев забыть о полярной долгой ночи, он 140